Дональд Крик - Мартин-Плейс

Дэнни взял письмо, и его оледенило предчувствие того, что оно могло содержать, — предчувствие встречи со всеобъемлющей и сокрушающей безличностью. Он быстро прочитал листок, одно из тысяч таких писем, отпечатанных для удобства типографским способом и подписанных «М. Льюкас, зам. управляющего».

— Только ты смотри не шуми из-за этого зря, сынок, — говорил его отец и тут же добавил, словно отвечая на мысль Дэнни о том, что его даже не предупредили. — Там, наверное, просто не заметили. Уж очень большая у вас контора.

— Вот так всегда говорил Арт Слоун, клерк, который прежде там работал: ба-а-альшая контора. — Он произнес эти слова, подражая презрительному тону Слоуна, и вспомнил, что Арти предлагал ему подрабатывать у него счетоводом. Засовывая письмо в конверт, он сказал: — Я его возьму с собой, ты из-за него не беспокойся.

Когда отец ушел, Дэнни начал рыться в ящиках, разыскивая карточку Слоуна, и, отыскав, сунул ее в карман. Копаясь в ящике, он увидел листок, на который почти пять лет назад наклеил объявление: страховой компании «Национальное страхование» требовался младший клерк. Он перечитал скупые строчки, и на мгновение в его памяти воскресли все надежды, с которыми он шел туда в первый раз. Яркое сияние мертвого мира, подумал он. Вселенная холодных лун. И записал эти слова. А потом, смяв листок с объявлением, бросил его под стол в корзинку.

Выйдя из дому, Дэнни отправился прямо в почтовое отделение на Бродвее, отослал письма, а потом вошел в телефонную будку. В трубке послышался голос Арти, и он сказал:

— Это Дэнни О’Рурк.

— Да не может быть! Как делишки, Дэнни?

— Я по поводу этой счетной работы. Может что-нибудь выйти?

— Пожалуй, — сказал Арти. — Разрешение я получу дня через два. Да только на эту работку миллион охотников. Те, кто сейчас гуляет без места.

— Ты говоришь с миллион первым.

— Черт! Правда? — Слоун даже растерялся.

— Да, правда.

— Они что, обанкротились?

— Ну, скажем, это не то, что было прежде.

— Мягко выражаясь, — сказал Арти. — Ладно, приходи в клуб днем в четверг. В три часа.

— Спасибо, — сказал Дэнни. — До четверга.

И вот настал понедельник.

Он проснулся с ощущением щемящего страха перед твердо решенным и неизбежным — словно человек, обязавшийся совершить подвиг, который представляется все более опасным по мере того, как приближается критическая минута.

С субботы его мать хранила возмущенное молчание, но сегодня утром он был так рассеян в своей сосредоточенности, что даже не заметил этого и вышел на улицу, по-прежнему поглощенный своими мыслями.

Подымаясь по холму за мостом, он шагал медленно, в такт своей неуверенности. На углу у почтамта часы пробили четверть. Он опоздал — как и в первый день своей работы в «Национальном страховании» — и почувствовал слабый отзвук былого тревожного волнения. Но оно тут же заглохло.

Дэнни остановился на углу перед антикварным магазином и посмотрел на здание, на гладкий песчаник, на ряды окон, на то, за которым, как он знал, находился кабинет Рокуэлла, на флаг над парапетом. Из всей административной верхушки только Рокуэлл был для него не просто фамилией на двери кабинета. Однако обратиться по такому делу к самому управляющему казалось нелепостью. Он мог бы заявить о своем уходе Россу, Льюкасу, Фиску или любому другому члену этого конклава заговорщиков. Он мог бы сказать, что нашел другую работу, и избежал бы объяснений, которые показались бы им бормотанием идиота. Переходя через улицу, он чувствовал даже не страх, а только пустоту. Он вступал в мир, лишенный завтрашнего дня, мир, подобный гостинице, в которой случайный путник останавливается на ночлег — ест, спит и уходит. Распахнув стеклянную дверь, он прошел по коридору в зал.

Гарри Дент поглядел на него с неодобрением, и, пока он шел к своему столу, такие же взгляды бросали на него и другие: опаздывает, напрашивается на неприятность. Рассел, младший клерк, исподтишка следил за ним, надеясь, что из этого выйдет хороший скандальчик. Раза два Дент пытался перехватить его взгляд, но это ему не удалось, и он даже сморщился от раздражения.

Стрекотали пишущие машинки, жужжали внутренние телефоны, и Дэнни пустил в ход привычные движения, создававшие иллюзию работы. Один раз он обвел взглядом зал — а ведь среди этих людей нет никого, с кем ему было бы жаль расставаться. Неглубоко же пустил он здесь корни! Да и вообще здесь между людьми не возникало никакой близости, более обязывающей, чем болтовня в час обеденного перерыва, если, конечно, не считать конторских романчиков. А велика ли близость между членами администрации, между большими людьми? Ха! Большими? Со всей этой махиной на шее… Так почему же он должен робеть, чувствовать себя маленьким? Только потому, что он всего лишь один голос, один разум, одна воля? Потому, что он не нашел себе места в этом враждебном ему единстве голосов, разумов, воль, которые вздымаются над ним ярус за ярусом, чтобы завершиться кабинетом на верхнем этаже?

Он перестал писать, его ручка застыла над открытой страницей. Он думал, что вот он уйдет, чужой для всех, немой, словно спасаясь бегством, и тут его взгляд встретился со взглядом Дента. Дент поманил его, и, кивнув, Дэнни положил ручку на чернильницу. Он поглядел на книгу на столе, на ряды цифр, на страницы, которые еще предстояло заполнить, закрыл ее с ощущением, что уже больше никогда не откроет, и пошел к Денту.

Возмущение прочертило морщинами лоб старшего клерка, когда он посмотрел на Дэнни.

— Ты опоздал на целых полчаса. Почему ты не дал никакого объяснения.

Почему? Объяснять Денту было бы так же бессмысленно, как объяснять Россу или Льюкасу.

— Видишь ли, Гарри, я мог бы сказать, что не успел на трамвай или забыл, что сегодня понедельник, правда? Ты бы не поверил. И все же удовлетворился бы этим. Ложь обычно бывает приемлемой, если она укладывается в привычные рамки. Но у меня нет настроения лгать и… — Он пожал плечами. — Ты знаешь поговорку: «Правда невероятнее выдумки»? Так удовлетворимся этим, Гарри.

Дент смотрел ему вслед. Черт, Арт Слоун, да и только! Кто, собственно, помешался? Может, сходить к Россу? Нет, лучше подождать, пока этот дурак не вернется. Куда его, черт подери, понесло?

Другие тоже заметили, что Дэнни ушел из зала, и недоумевали. Тесный мирок тревожно насторожился: каждый строил предположения и оставлял их при себе. В привычном ходе шестеренок проскочил один зубец.

Дэнни вышел из лифта и пошел по коридору верхнего этажа. Теперь, когда он оказался в этом горнем царстве закрытых дверей и личных секретарш, его охватило тоскливое томление духа, хорошо знакомое тем, кто защищает безнадежное дело, но совершенно непостижимое для тех, кто принят в свои, для тех, кто принимает в свои, и для. тех, кто ничего не защищает.