Филип Дик - Голоса с улицы

Хедли оцепенело подошел к орущим телевизорам и вырубил их. Они внезапно умолкли, и тотчас черная пустота окружила его и стала душить. Хедли снова включил один телевизор, а затем в панике выбежал из магазина на тротуар.

Старуха переходила дорогу вместе с горсткой невзрачных покупателей. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Что означал приход старухи? Кто она? В неосвещенном магазине глухо шумел телевизор, и в непроглядной темноте мигал его единственный глаз. На экране мелькали фигуры: расплывчатые силуэты людей и предметов на какое-то время задерживались, а затем исчезали.

Хедли отвернулся от магазина и телевизора. Он решил переключиться на автомобильные гудки, отрывистый топот шагов по раскаленному вечернему тротуару, попытался оградить себя от мертвых, бесцветных и безжизненных звуков, от приглушенных рассерженных воплей, долетавших из магазина. Стоя перед зеркальным стеклом витрины и засунув руки глубоко в карманы брюк, он страстно вдыхал теплый запах солнца и людей, вбирал в себя поток кипучей деятельности.

Но в ушах по-прежнему звучало старухино нытье.

Она была права – ему не место в этом магазине. Какой из него продавец телевизоров? Хедли с тоской наблюдал за проходившими людьми. Он должен быть там – с ними, одним из них. Спешить по делам, а не одиноко маяться в стоячем болоте захудалого лабаза.

По тротуару шел элегантный молодой человек. Он был слегка полноват, но безупречно одет. Мягкотелый мужчина в дорогом английском костюме и туфлях ручной работы. Редкие, черные, поблескивающие волосы. В карих глазах вспыхнул живой огонек, когда он мельком взглянул на Хедли. Ногти, манжеты, осанка – все в нем выдавало породу, европейское происхождение.

Хедли с завистью посмотрел ему вслед. На его месте мог оказаться он сам. В иных обстоятельствах именно он, Стюарт Хедли, высокий, темноволосый и степенный, шагал бы, перекинув через руку серое пальто. Вокруг повис слабый аромат мужского одеколона. Хедли представил себе его квартиру: современные репродукции на стенах, подушки на полу, китайские циновки, на изготовленном по заказу фонографе негромко играет Барток, французские романы в карманных французских изданиях: Жид, Пруст, Селин…

Человек свернул на автостоянку и подошел к маленькому европейскому спортивному автомобилю. Сел в машину, завел двигатель и с гудением выехал на дорогу. Через минуту машина вместе с водителем исчезла, скрывшись за выпуклым корпусом грузовика «джи-эм». Хедли отвернулся: он даже не знал, как называется эта машина. Медленно и грустно сошел с тротуара и вернулся в магазин.

Хедли немного постоял, пока глаза не привыкли к кромешной тьме. Старушечий холод, тоскливый запах старости и смерти наконец рассеялся. Хедли взял с прилавка сверхмощный канцелярский степлер и начал стрелять вокруг себя скрепками. Это устройство всегда успокаивало Хедли, который любил им орудовать. Скрепки с яростными щелчками отскакивали от стен и стеллажей, осыпаясь на пол за телевизорами. Сжимая в руках степлер, точно грозное оружие, Хедли шагнул к воркотавшему и мигавшему телевизору в середине ряда и выстрелил в упор. Скрепка весело отскочила, а Хедли побрел прочь. Как всегда, он стрелял наобум, но в это раз не получал удовлетворения. Исчерпав весь запас скрепок, отшвырнул степлер на прилавок и встал в дверях, печально глядя на прохожих и роясь в кармане пальто в поисках сигарет.

Старуха права. Он должен был уйти из магазина.

Хедли вспомнил собаку – щенка, которого вытащил из ящика в гараже Попа Михельсона. Мертвая тушка в бочке для дождевой воды, выброшенная за ненадобностью. Бесполезный хлам, старые газеты и консервные банки. Случайно уцелевшие… переходящие из рук в руки. Такой была и его жизнь – именно так он жил. Бесцельно блуждал, плыл по течению, брел наугад, куда глаза глядят. Спасался по чистой случайности, и по чистой же случайности погибал в этом бессмысленном мире.

Через дорогу светилась изящная и притягательная неоновая вывеска туристического агентства «Полуостров». Большими буквами рекламировалась поездка в Мексику: на плакате яркими красками была изображена загорелая женщина с белыми зубами, черными волосами и роскошной полуобнаженной талией. «Добро пожаловать в Мексику – страну тепла и солнца, песен и веселья! Приезжайте в солнечную Мексику!» Сто сорок долларов.

Хедли достал бумажник и развернул скомканные банкноты. Десять долларов – остаток денег, отданных жене на хозяйство. Он вытряхнул из кармана пальто восемьдесят центов мелочью, спичечные папки, скрепки, клочки грязной бумаги с фамилиями клиентов, карандашные огрызки и обрывки бумажной салфетки.

Вот и все его имущество – кости, зубы и прах Стюарта Хедли. Эта маленькая кучка будет веками лежать в его гробу. Горстка дребедени и десять долларов восемьдесят четыре цента. Он выбросил спичечные папки в корзину под прилавком и спрятал деньги. Такова объективная реальность непостижимого существа по имени «Стюарт Хедли»… Если, конечно, не считать опухшей и осоловелой жены, валявшейся в смятой постели; неоплаченных счетов в ящике стола; восьми или десяти дорогих костюмов; бесчисленных рубашек, носков, носовых платков и расписанных вручную галстуков.

Он сверился с календариком, наклеенным на кассовый аппарат. До следующей зарплаты оставалось еще десять дней, а комиссионных в середине месяца не было. Сегодня 6 июня – самый разгар лета. Впереди маячила удаляющаяся перспектива пустейших дней, и больше ничего. За десять долларов в Мексику не уедешь: он безнадежно увяз, влип по уши.

Но 6 июня из Лос-Анджелеса приезжал с выступлением Теодор Бекхайм. Хедли вздрогнул от нервного желания. Возможно, в этом что-то есть. Надо внести хоть какое-то разнообразие. Уцепиться за малейшую надежду, за соломинку.

Он сходит на лекцию Бекхайма. Стюарт Уилсон Хедли туда пойдет.

Дейв Гоулд, живое воплощение неразрывной связи Хедли с прошлым, развалился на диване в их гостиной, закатав рукава белой рубашки, выставив худые волосатые руки, скрестив ноги и сжимая в пальцах трубку. Стюарт Хедли сидел напротив него в большом кресле перед телевизором. На кухне Эллен и Лора Гоулд пронзительными голосами обсуждали ужин, который неторопливо запекался в духовке.

С тех пор как Дейв Гоулд окончил колледж, он побледнел, похудел и оброс волосами. Очки в позолоченной оправе он сменил на очки в роговой. Брюки его были все такими же мешковатыми, ненаглаженными и грязными. Туфли вопияли о новых подметках. Зубы нечищеные. Лицо небритое. Дейв Гоулд не носил галстука, и под вчерашней рубашкой, намокшей от пота и помятой, виднелась впалая косматая грудь. Он зарабатывал на жизнь статьями и передовицами для рабочих и левых изданий и даже обладал некой всенародной репутацией.