Ласло Немет - Избранное

«Вижу, вы заняты, Лайош? А я у вас совета хотела спросить: идти ли мне за водопроводчика? Он мне предложение сделал, на этот раз всерьез». Фантазия у Тери была далеко не такой богатой, как у барыни, — она неизменно поддевала Лайоша водопроводчиком и его брачными предложениями, это у нее был один из прутиков, которыми она время от времени стегала Лайоша, такого смешного в неуклюжей своей любви. Вторым же прутиком был Шкрубица-Шкрупулек, как окрестил водопроводчик Лайошева друга. Потребность в юморе Тери вполне удовлетворялась двумя этими прутиками, как на недавнем празднике «венца» — окунавшимися в гуляш пальцами Лайоша. В отличие от образованных дам Тери не думала о том, чтобы найти самую чувствительную точку и уколоть ее как можно изощренней — ей достаточно было постоянно бередить этого рыжего и неловкого влюбленного верзилу, который под ее взглядом становился робким, беспомощным, как ребенок. Лайош прекрасно знал, что новое предложение водопроводчика не более чем выдумка; однако, хотя он и рад был игривому настроению Тери, ее — пусть хоть такому! — вниманию, сердце его все же немного кровоточило от ее слов. «Если бы он хоть не стоял так гордо в одних трусах, я бы сказал: идите за него на здоровье… Да только я ведь знаю: вам господа нужны». После того как барыня сказала про мозолистые руки, которые не устраивают Тери, Лайоша больше всего тревожили мысли о господах. Тери же вовсе не старалась его переубедить и растравляла его раны еще больше. «А что, чем плох нарядный, красивый барин? — отвечала она со смехом. — Неужто отглаженные светлые брюки и лаковые туфли с белой вставкой хуже ваших стоптанных башмаков? А видели вы, как у них платочек выглядывает уголочком из нагрудного кармашка?» «Да это-то так, — тоскуя, говорил Лайош. — А зато вы их видели, когда им случается из господского сословия выскочить и самим добывать себе кусок хлеба? Хуже последнего мужика такой барин. Был у меня из таких один приятель». — «Это Шкрубица, что ли?» — «Вы насмехаетесь, а я его аттестат видел. Знаете, что этот человек теперь делает? Притворяется, будто у него падучая, чтобы его пожалели и дали поесть». — «Это вам тоже Шкрубица рассказал?» — «Хотите верьте, Терике, хотите нет, а он уже и сюда приходил деньги у меня выманивать. Такие, из господ, и жульничать выучатся, и чужие деньги присваивать, и припадочного изображать, лишь бы не работать». — «Ах, но они же такие красивые, Лайош», — смеялась Тери и упархивала с Тибике.

Однако Тибике через несколько минут снова был возле Лайоша. Тот, чтоб угодить малышу, даже делал лишний рейс с тачкой. «Идите-ка, садитесь сюда», — и с громким «ура» мчался с ним к яме. «Еще!» — требовал Тиби. «Сначала наложим земли», — и наполнял тачку, не спеша, вытирая лопату о землю, чтобы Тери снова застала их там. «Ты опять у моего свата прячешься?» — гонялась Тери за малышом, убегавшим от нее в своих спадающих чуть ли не до земли резиновых штанишках. «Вы, Терике, только по внешности судите человека, — начинал Лайош с явным намерением повернуть разговор в серьезное русло. — А есть люди, которые куда больше стоят, чем на вид может показаться». — «Кто ж это, Лайош?» — «Вы, может, думаете, мне так уж надо эту тачку возить? Да я хоть когда могу домой, на свою землю вернуться». — «Тогда чего же вы мучаетесь с этой люцерной? Смотрите, какие руки у вас от нее». — «Это мое дело, чего мучаюсь. Мало ли: может, машину я изобрел и теперь надо ее построить или золото нашел и припрятал, пока не найду, кому продать». — «Все ваши имения там же, где и изобретения. У Шкрубицы». — «Ну так, Терике, я вас приглашаю, приезжайте когда угодно поглядеть на мой виноградник. Угощу вас молодым вином, с орехами…» Обещание это, правда, непросто было бы сдержать, но Лайош знал, что он предлагает, говоря об орехах, от которых в винном подвале и кислое вино становится сладким, будто ликер. Однако Тери, хотя ее и немного растрогал дрожащий голос Лайоша, ничего не могла придумать, кроме как снова взмахнуть своим прутиком. «И кто же вам делал то молодое вино? Шкрупулек?» — «Идите вы с этим Шкрупулеком», — вышел из себя Лайош. С минуту он яростно смотрел ей в глаза, словно вот-вот готовый ударить ее. «С ребенком-то постеснялись бы нос задирать…»

Он сам был испуган, что у него вырвались эти слова. Глаза его все еще горели угрюмым огнем, но душа уже съежилась и стремительно, как подстреленная птица, падала вниз. «Это не ваше дело, нахал!» Тери, слегка покраснев, схватила Тиби за руку. Лайош, глядя ей вслед, мог бы по ребенку определить, как сильно она рассержена. Тери так рванула его через тачку, что тот метра два пролетел за нею по воздуху. Лайош вскопал еще добрый кусок, потом руками перекидал в тачку слипшуюся от вчерашнего дождя землю. Повесив голову, он подымал и бросал каждый ком, словно собственное исстрадавшееся сердце. А глухие удары по дощатому дну тачки напоминали ему похороны: с таким звуком падают комья в могилу, на крышку гроба, под заупокойное пение и рыдание баб в черных платках. Тачка давно была полна с верхом, а Лайош все не смел выйти с ней из-за дома. Его не пугало даже, что о нем могут думать как о бездельнике; усевшись на кучу сырой земли, он вспоминал сестру: все-таки тем, видно, кончится дело, что уйдет он отсюда в Сегед, в город разбитых надежд.

Так он сидел, пригорюнившись, когда от дома послышалось: «Лайош!» Хозяйка, вернувшись из города, из управления водного хозяйства, призывала его к себе. Приговор вынесен, решил Лайош, сейчас ему выдадут расчет. «У Тери к вам одна просьба, — сказала барыня. — Вы не сходили бы за обедом вместо нее?» Тери стояла рядом и улыбалась. «Все равно вы передо мной провинились», — добавила она вместо просьбы. Спустя минуту Лайош шагал, радостно бренча судками, мимо распятия на углу. «Тебе что, особо платят за беготню? — спросил пештский каменщик, который только что кончил перегородку перед калорифером в столовой и теперь брел домой. — Только и слышно: Лайош, поди сюда, да Лайош, поди туда. Или это тоже входит в тридцать пенге?..» Лайош посмотрел на исхудавшего мастерового. У того к осени разыгралась язва желудка, и он уже грозился: если что, пускай барыня платит, коли забыла в профсоюзе о нем заявить. Разве поймет он, что есть услуги, в которых человек не может отказать женщине? «Они меня кормят за это», — ответил он и снова зазвякал судками.

Но если в путь он отправлялся счастливый и возбужденный, то назад шел, погруженный в мрачные думы. Меховой магазин барынина отца находился на Кольце, и, пока Лайош добрался туда, а потом обратно на улицу Альпар, в душе у него зародилось тяжкое подозрение. По мере того как стихала в нем радость, что Тери и барыня все-таки простили его, следы прутика Тери на сердце сначала стали чесаться, потом нестерпимо заныли; слова, как будто забытые, оживали, отдаваясь в сознании не только буквальным их смыслом, но и тем, как светились при этом глаза Тери, как кружились падающие с деревьев желтые листья, что кричали вслед Тери мастеровые. «Чем плох нарядный, красивый барин», — повторял про себя Лайош, глядя с моста на пустые дорожки острова Маргит. Летом оттуда валили на мост толпы разодетых господ, а барышни на другой стороне, прощаясь, махали им поверх гудящих авто и грузовиков красными зонтиками или сетками с купальным костюмом. Сейчас Лайош не видел вокруг ни одного красивого барина. Скрипели по мостовой телеги, груженные кирпичом; в проскочившем меж трамваем и телегой такси жирный господин сердито стучал в окошко шоферу. Впереди шел молодой человек, по виду студент, кожа на шее была у него вся в прыщах, руки и ноги походили на палки. Сколько Лайош ни озирался по сторонам, красивых господ нигде не было видно. В одной витрине на стене дома были выставлены галстуки, шелковые цветные сорочки, шляпы. Витрина была крошечной, и вещей в ней немного. Но тем недоступней казались эти немногие вещи, помещенные так, что смотреть на них можно было лишь снизу вверх; галстук из плотного зеленого шелка висел на отдельной подставке, три шляпы занимали целую стеклянную полку, синяя, с темными полосами мужская сорочка опускалась вниз шелковистыми складками. «Модные товары для господ», — значилось на вывеске над дверью. В деревне у них только механики носили синие рубашки, и то в будни, а тут у господ это самое модное, подумал Лайош, в то время как в душе, быстрей, чем вспыхивает спичка, разгоралось, росло подозрение. Оттого ли, что он прочитал на вывеске «…для господ», и это напомнило ему о собственных господах, господах его и Тери… Или оттого, что щегольские тряпки в витрине пробудили в нем мысль, что не все господа одинаковы, есть и другие…