Мариуш Вильк - Волок

Солженицын любит округлять. Взять хотя бы трупы. Исходя из того, что о зиме 1931-го – 1932-го говорили, будто на Канале перемерло тогда сто тысяч зэка, он подсчитал: раз Канал строили две зимы и одно лето, значит, получается четверть миллиона. Иван Чучин, многие годы посвятивший истории Канала, познакомившийся и с документами, и со свидетелями, утверждает, что на Канале работало в общей сложности около четверти миллиона зэка, а погибло около ста тысяч. Подобным образом оценивает ситуацию и Солоневич, здесь сидевший. Не стоит забывать об этих цифрах, чтобы различать, где растет дерево, а где «клюква».

Второй шлюз. Разводной мост, дорога с Медвежьей Горы на Пялму и Пудож. Машины, люди.

Первый шлюз. Последний!

На бетонных сваях русла, выходящего из Канала в Онежское озеро, поджариваются на солнце стройно-смуглые девичьи тела. Одна из девушек прыгает в воду, прямо под нос «Антуру» — и, смеясь, выныривает по другую сторону. Саня облизывается — так бы, мол, и съел. Я тоже.

Перед нами свиток голубизны, пространства и света: Онего. Так прежде называли Онежское озеро.

На карте Онего напоминает мне гигантского рака, что вылез некогда из реки Свирь (длинным хвостищем соединяющей его с Ладожским озером) и пополз на север — к Белому морю, да вдруг, на полпути, обняв, словно подушку, клешнями полуостров Заонежье — уснул. Хотя на самом деле все наоборот: это река Свирь вытекает из Онего в Ладогу. А рака выдолбил лед.

Ибо прежде лежал здесь ледник толщиной более двух верст. Около двенадцати тысяч лет назад ледник дрогнул и стал сдвигаться на север, подтаивая и формируя рельеф своего отступления: продолговатые шрамы озер и заливов, удлиненные мысы, каменные гряды — сельги, камы и озы [25] Сельги — грядообразные формы рельефа. Сложены кристаллическими породами или рыхлыми ледниковыми отложениями, обычно покрыты сухими сосновыми борами; камы — куполовидные холмы округлой или продолговатой формы, сложенные слоистыми песками, галечниками и гравием; камы возникают у внутреннего края материковых ледников при таянии мертвого льда. Иногда камы прикрыты сверху плащом морены; озы — продольно вытянутые, узкие, валообразные извилистые гряды; озы образовались в результате отложения песка, гальки, гравия, валунов потоками талых вод, протекавших внутри покровных ледников. . Ледник поднимался медленно, век за веком. Геологи утверждают, что в начале десятого тысячелетия до нашей эры на дне Онего (примерно посреди озера) еще заметны были очертания его зада, и лишь спустя шестьсот-восемьсот лет рак окончательно покинул онежскую котловину и исчез на ее северной оконечности.

Другими словами, ледник формировал Онего дольше, чем история — абрис России. Стоит ли удивляться, что очертания озера более устойчивы?

Вглядимся. Контуры рачьего брюшка, или южная часть Онего, не очень четкие: заливы там округлые, мысы — закругленные, берега — плоские, на них лес, болото или песок (в устье Анд омы песчаные холмы белеют издалека, точно полотнища льна на заборе), и только Бесов Нос громоздится скалами цвета запекшейся крови. Иначе выглядит северная часть Онего, клешни рака. Поистине ажур мысов, островов и проливов, заливы глубоко врезаются в сушу, берега здесь высокие, преимущественно каменистые. Откуда такая разница? Одни говорят о тектоническом разломе, другие доказывают, что напор ледника к старости ослабел, а я полагаю, что стиль иных художников просто приобретает с годами большую изысканность.

После исчезновения ледника немного потеплело. На берегах Онего появилась зелень. Сначала жалкая, а la тундра — какие-то лишайники, мхи и кустики, потом карликовая березка, папоротник и трава, не то тундра, не то степь, и, наконец, деревья — сосна, береза и вязы. Примерно в конце седьмого, а может, уже в начале шестого тысячелетия до нашей эры (ученые, как всегда, осторожны…) на берегах Онего росла тайбола и начинали формироваться болота. Рыба в озере появилась вместе с водорослями, сперва холодолюбивая: лосось, сиг, ряпушка, голец, форель, а следом остальная: щука, судак, окунь, налим, лещ, язь, плотва… (о, профессор К. Ф. Кесслер насчитал аж сорок три вида). На суше первым был олень, а сразу после пришел человек. Другие млекопитающие появились позже.

Что касается человека, мнения ученых разделились: одни (Г. А. Панкрушев) утверждают, что первые люди буквально наступали леднику на пятки и оказались здесь уже в начале девятого тысячелетия до нашей эры, другие (Ю. А. Савватеев) доказывают, что это невозможно, так как суровый климат и скудное пропитание того времени не позволили бы человеку выжить. При этом аргументы обеих сторон вилами по воде писаны, ведь уровень озера за это время значительно понизился (на шестьдесят с лишним метров), а поскольку первобытные люди копали свои землянки по берегам, археологи не знают толком, где искать их следы.

Возможно, зеркало Онего хранит память о первом человеке, смотревшемся в него.

Останавливаемся у мола. Справа, чуть позади — Повенец… Зайдем туда на обратном пути. А перед нами гладь без единой морщинки. Ни малейшего дуновения ветра. Против солнца едва виден мыс Гажий Наволок, мерцающая полоска, за которой Медгора. Так и подмывает срезать путь, но пацаны, что жарятся неподалеку от мола на корпусе полузатонувшего танкера, предупреждают нас: там мель и лучше держаться фарватера.

Да-а, бродить по озеру и ходить по морю — не одно и то же. Там прилив да отлив, на малой воде можно попытать счастья, и даже если зацепишь мель, рано или поздно приливом снимет. А здесь разок наколешься на дно и… привет. Однако Вася полагается на шверт [26] Шверт — выдвижной (опускной) киль на малых парусных судах, в основном для увеличения сопротивления дрейфу. и решает пойти напрямки. Пацаны сомневаются.

Трогаемся на малой скорости. Шверт выпущен до конца. Вода точно стекло: видно дно, песок, большие валуны тут и там. Мы с Саней на носу с шестами в руках, отталкиваемся, Василий помогает движениями штурвала, Ваня следит за швертом. Мотор едва стрекочет… Как долго… Пару раз задеваем мель, выключаем двигатель, поднимаем шверт на дюйм, отталкиваемся, снова мотор и снова задеваем, выключаем, еще дюйм, отталкиваемся, проходим кусок на колах, словно на ходулях, включаем двигатель, вроде чуть поглубже, но снова валун, шесты скрежещут… проскочили. Еще один… дно уходит в сторону. Темнота. Дна не видно. Опускаем шверт. Уф-ф, прошли.

Дальше тоже, к сожалению, топчемся на джине (то есть на моторе — лексикон Василия), о парусе и мечтать не приходится. Штиль. Солнце просто обезумело, небо, точно выжженное. То и дело кто-нибудь из нас прыгает в воду и волочется за яхтой, уцепившись за канат. Течением с Васи срывает штаны.