Мариуш Вильк - Волок

Славой этих ярмарок Шуньга была обязана зимнему пути, который проходил мимо, соединяя Поморье с Пудожьем, Вытегрой, Каргополем, Олонцом и городами центральной России. Всякий раз по окончании ярмарки тысячи подвод вывозили из Шуньги вытегорский лен на Лопские Погосты, каргопольское зерно в карельские деревни, тюленьи шкуры и беломорскую рыбу в Новгород и Рязань, а также железо в Тихвин. За соболями ехали сюда торговцы из Москвы и Петербурга, на заграничные столы попадали отсюда лосось и глухарь, а в 1860 году один варшавский еврей скупил у местных за бесценок двадцать тысяч сорок. Жители Заонежья дивились, куда ему столько — им было невдомек, что польские модницы украшали сорочьими перьями шляпки.

Шуньга не только ярмарками славилась. Ее жители не одну страницу летописи Заонежья заполнили — герои суровых боев с польскими панами и мужественные приверженцы старой веры, участники мужицких бунтов и раскольничьих «гарей» [30] Старообрядцы на Севере словом «гарь» называли групповые самосожжения. Поэтому в специальной литературе слово «гарь» в значении «самосожжение» берется в кавычки, чтобы отличить от бытового «чада»… Первая датированная «гарь» отмечена под Олонцом в 1676 году. Потом последовала «гарь» Березовская в 1687 году, две «гари» на Палеострове — в марте 1687 года и ноябре 1688-го — и «гарь» в Андомском погосте в сентябре 1689 года и в Пудожском погосте в декабре 1693 года. Всего в Карелии сожгли себя не менее семи тысяч человек. М.В. . Сегодня, к сожалению, ни ярмарки, ни веры. Что же до самосожжений, в позапрошлом году один мужик по пьянке вместе с халупой сгорел. Только обугленные валенки остались.

Из-за острова Речного выглянул Палеостров, вытянутый клочок земли у входа в Толвуйский залив. В бинокль видно — белеют руины, будто поеденные солнцем кости, слева скалистый уступ, на заднем плане клубится зелень. Ни малейших признаков жизни…

Значит, это все, что осталось от знаменитого монастыря, оплота истиной веры на Севере. И больше ничего?

Из немногочисленных грамот, сохранившихся до наших дней (прочее уничтожил огонь…), обращают на себя внимание сообщения Селифонта Твердиславича, новгородского богача, который в сороковые годы XV века даровал заонежским монахом обширные территории в Заонежье, в том числе богатый остров Палей — центр владений будущего монастыря. Его сын, Панфилий Селифонтович, отправился с миссией к польскому королю Казимиру Ягеллончику просить поддержки в войне с Иваном III, а после падения Новгорода бежал на Палеостров, где был пострижен в монахи.

Более поздние документы свидетельствуют о постоянных конфликтах между монахами Палеостровского и Муромского монастырей — двух наиболее мощных на берегу Онежского озера — по поводу земли, мест ловли и поселений.

Потом настали смута и раскол.

Летописец писал: «Поляки и их почти невольные соучастники, литовцы, пользуясь этою губительной случайностью, нахлынули многочисленными толпами на отечество наше, подстрекаемые езуитами: польские и литовские бродяги не щадили ничего священного». В 1612 году отряды так называемых «литовских воров» (так называли здесь людей панов Сидора и Барышпольца) напали на Палеостровский монастырь, грабя его и оскверняя (за алтарем устроили уборную, стреляли по иконам).

Едва монастырь оправился от одной беды, пришла другая — раскольники. Дважды, в 1687-м и 1689-м, Палеостров занимали фанатики самосожжения и устраивали здесь «гари». В первый раз сожгли себя две тысячи семьсот человек, во второй — около двух тысяч («аж кровь у них в жилах вскипела да глаза полопались»), а заодно и монастырь спалили дотла, кельи и церкви, иконы, ризы и служебники. Выбор Палеострова для «гарей» не был случаен, местный монастырь с самого начала обрядовых споров поддерживал реформы Никона (сюда также сослали, чтобы сжечь на костре, Павла Коломенского — первого мученика в России за старую веру).

И никогда уже Палеостровский монастырь не обрел былого величия, хотя отстроенный с размахом, находился на пути из Петербурга в Соловки — ни взносы не помогли, ни пожертвования. Дух «гари» по сей день витает над островом. Словно чад.

Входим в палеостровскую бухту. Некогда здесь была монастырская пристань. В прозрачной бездне среди водорослей замшелые балки (остатки помоста?), телега, наполовину занесенная песком, крупные камни. Опасаясь за яхту, Василий бросает якорь подальше от берега, и к острову мы бредем по грудь в воде. Дальше заросли борщевика, высоких растений с горько-медвяным запахом, которые Вася неизвестно почему зовет «пердимедведем». С трудом прокладываем себе путь, сожалея об отсутствии мачете. В конце концов добираемся до руин монастыря. Перед нами зияют пустые окна братских келий.

Внутри — груды щебенки, заплесневевшая штукатурка, прогнившие стропила, сорванные ступеньки… На стене одной из келий кто-то нацарапал стишок:

И вдруг — что такое? Явственный, хоть и глухой гомон, словно толпа людей вполголоса бормочет псалмы. Нам делается не по себе, прислушиваемся. Неужто духи самосожженных? Гомон доносится сверху. Как по команде поднимаем головы. А там мириады комаров под потолком. Скрылись, б…, от солнца и гудят. Этот гуд, многократно усиленный эхом в каменном склепе, мы приняли за… моления раскольников. Вася зарычал матом, долгим, будто трап на небеса.

Мы вышли на другую сторону. Груды битого кирпича, остатки стены из плоского камня, гнезда башен. Из каждой щели торчат травы, кустики ягод, повсюду побеги карельской березы. Рядом полукруглая стена в сухом чертополохе, проверяю направление — на восток. Остатки алтаря. На месте престола выросла большущая липа, на месте иконостаса образовалась пустошь… Внизу у ручья одичавшие яблони. Верно, остатки монастырского сада. Василий с Ваней возвращаются на яхту готовить ужин, я брожу по Палеострову, словно в поисках пещеры преподобного Корнилия, легендарного основателя монастыря. Однако на самом деле хочу побыть наедине с собой. Птицы надрываются.

До чего же путаные фабулы здесь складываются, сколько в них совпадений, шарад и анекдотов. Взять хотя бы связи Палеострова с Соловками. Это ведь здесь начинал монастырскую жизнь инок Зосима, родом из близлежащего Загулья (еще в прошлом веке на толвуйском кладбище неподалеку от церкви можно было найти могилу его родителей. Теперь на месте кладбища — гумно, а церковь стоит заколоченная). Тот же Зосима прославился позднее как Зосима Соловецкий — один из отцов-основателей монастыря на Соловках, инициатор монастырской общины. А через два с половиной столетия прибыл на Палеостров с Соловков инок Игнатий с толпой раскольников, дабы здесь огнем крестить братьев… Игнатий был не только главным идеологом самосожжений среди старообрядцев, но слыл еще и духовным восприемником Соловецких старцев, принявших смерть за старую веру после подавления восстания 1668–1676 годов. Сам Игнатий чудом уцелел, двадцать лет скитался по лесам и болотам Карелии, провозглашая очищение души в огне. После падения старой веры в Москве, — учил Игнатий, — то есть в Третьем Риме, Соловки стали Новым Иерусалимом, то есть последним на земле бастионом истинной веры. Уничтожение Соловецкого монастыря положило начало Эре Антихриста…