Мариуш Вильк - Волок

Наумов рассказывает, как строили на севере Руси в прежние времена. Девиз мастеров плотничьего цеха — «рубить добро и стройно» — подчеркивает надежность и красоту постройки и роль топора в народном зодчестве Севера (распиленные балки быстро впитывают влагу, набухают и гниют). Мастер сам подбирал в лесу подходящий материал. Предпочитал конду (боровую, смолистую сосну), а если под каблуком выступала вода, на дерево и смотреть нечего, знамо дело — мянда (болотная сосна). Большую роль при выборе дерева играли суеверия. Запрещалось рубить дерева «святые» и «проклятые» (к несчастью), избегали деревьев старых (имеют право умереть в лесу собственной смертью), не рубли сухие (принесут в дом чахотку), а также растущие на распутье лесных дорог (могут сруб развалить).

Срубали сосну зимой или в начале весны (пока дерево спит и вода ушла в землю) и вывозили по санному пути на берег озера или реки. Там она лежала до лета, после чего сплавлялась на место назначения, не позднее дня святых Петра и Павла. Затем дерево корили, тесали доски, драли дранку.

Строительство начинали на Успение Богоматери. Сруб, прежде называвшийся «стопой», складывали из венцов, которые вязали «в чашу», то есть так, чтобы концы бревен торчали по углам, что предохраняло от промерзания, пазы выбирали понизу, чтобы стены водой не пропитывались, здание покрывали крышей «самцовой конструкции» (до сих пор используемой на Севере), то есть в бревна, венчающие треугольниками дом, врубали длинные слеги, на которые с обеих сторон нашивали тес, верхние его концы накрывали тяжелой жердью (шеломом), а нижние опускали в ручей — своего рода водосток. Чтобы выступы слег не гнили, их прикрывали доской, украшенной причудливой резьбой, так называемой «причелиной».

На Севере все жилые и хозяйственные помещения — избу, горницу и повалуху (спальню), кладовую, мшаник (сарай, проконопаченный мхом для зимовки пчел) и сени, конюшню, хлевы и коровник, сараи для инструментов и сеновалы, а часто и колодцы — размещали под общей крышей, и лишь амбары (житницы, овины и гумна) стояли отдельно. Благодаря этому в лютые северные метели можно было неделями не выходить на двор, и человек вместе со скотиной — словно в Ноевом ковчеге — проводил нескончаемые зимы дома.

Центр всякого хозяйства — изба с русской печью, выполняющей роль домашнего очага, вокруг которого сосредотачивалась жизнь — у печи грелись, сушили, в ней готовили пищу, на ней спали… Ориентировали избу по сторонам света: на юго-востоке, то есть с Божьей стороны, устраивался так называемый «красный угол», с домашними иконами и столом — здесь молились и ели, а северо-запад — печной угол — принадлежал нечистой силе, там жил языческий дух дома, заглядывали в трубу ведьмы, да и сам черт мог залететь, обернувшись огненным змеем. Другими словами — изба отражала порядок Вселенной, как духовный, так и материальный.

— Поэт Есенин называл эту вселенную «избяной литургией» и сравнивал красный угол с утренней зорей, потолок — с небесным сводом, а несущую балку — с Млечным Путем. Говорил, что предки оставили нам избу, словно книгу жизни, в которой мы можем прочитать собственную судьбу, если только сумеем разобрать знаки.

Слушая Юру Наумова, вспоминаю, как впервые ощутил на себе чары русских северных домов. Несколько лет назад майор Гусев, заместитель начальника лагеря в Ерцеве, возил меня на «газике» по тамошним зонам, по следам Герлинга-Грудзиньского. Зоны соседствовали с деревнями на расстоянии межи и порой невозможно было отличить, где кончается одно и начинается другое (вдобавок колючая проволока оплетала этот единый организм…). Люди, завидев нас, уступали дорогу, снимали шапку и кланялись в пояс. В одной из деревень мы зашли выпить чаю. Принимали нас подобострастно — разумеется! — как-никак лагерная шишка в гости пожаловала, да еще и с иностранцем, угощали рыбником (рыба, запеченная в хлебном тесте) и крепкой сивухой, показывали какие-то старые фотографии и гравюры, но на меня наибольшее впечатление произвел сам дом — напоминавший медвежью берлогу. Пару месяцев спустя я купил в соседнем колхозе похожий (…за два ящика спирта!), однако то первое очарование длилось недолго — мужики во время ремонта так перепились, что один другому в белой горячке руку бензопилой отрезал.

Во второй раз северные дома околдовали меня в Национальном парке Кенозера, близ Каргополя. Мы ездили туда с друзьями на языческий Праздник озера — гулянку с танцами и пением (в Кенозере языческие традиции по сей день переплетаются с православием, а бабули отплясывают с таким притопом, что потолочные балки ходуном ходят). Кроме нас, на праздник явилась также делегация из Норвегии, так что устроили соревнования между бригадой норвежских мастеров топора и местными. Тогда же мне довелось приоткрыть тайны их ремесла, восхищаясь одновременно мастерством местных мужиков, которые одержали победу. Елена Шатковская, начальница парка, принимала нас в этом «краю свободы и глуши» (как назвал Кенозеро собиратель русских былин Гильфердинг, который, nota bene, значительную часть своей коллекции записал именно там) с размахом, так что мы больше недели провели в пьяных хороводах от деревни к деревне, от дома к дому. Словно в тумане до сих пор маячат в моей голове и те наполненные жизнью дома, и часовни без попов, и куренные бани.

А это меня не трогает. Не люблю скансенов, какая-то в них пустота, словно в скорлупе выеденного яйца. Жизнь отсюда вытекла и людей убыло, там, где пахло ржаным хлебом и ухой, где звучали мат, плач и смех, оттуда несет теперь прелью и гнилью, и слышится лишь шарканье бабули — сторожихи объекта да — время от времени — нерусская речь.

— Перед нами гордость острова Кижи, церковь Преображения Господня, ее план нарисовал Петр Великий…

Юра же, не обращая внимания ни на бабулю, ни на финна, продолжает очередной сюжет. Мол, церковь Преображения Господня построена без единого гвоздя, храм — восьмигранник с четырьмя пристройками — имеет форму креста — традиция, уходящая корнями глубоко в историю деревянного зодчества на Руси. На этом восьмиграннике стоит восьмигранник размером поменьше, в результате получается многоуровневая конструкция — основание для знаменитого «каскада куполов», издали напоминающего разветвленный подсвечник, где каждый куполок будто свечка мерцает на солнце серым огоньком. Первый и второй уровень — двухступенчатый декоративный элемент венца пристроек, на ступенях стоят купола на барабанах, четыре ступени на двух уровнях дают восемь куполов, плюс еще восемь на главном восьмиграннике и четыре на среднем, и один, центральный, на верхушке, и еще один над алтарем, в сумме получаем двадцать два купола.