Манфред Грегор - Мост

В углу чердака находился блокгауз, гарнизон которого состоял из трапперов. У блокгауза рыскали индейцы, некоторые из них плясали вокруг столба, к которому был привязан бледнолицый, еще не потерявший надежды на спасение. Все эти богатства Мутц держал на чердаке и там же устраивал и свои сражения.

Если же в игре принимали участие еще один или двое товарищей, его восторгу не было границ. При этом необходимо было соблюдать одно правило: войско, которым командует Альберт, непременно должно было побеждать, независимо от того, французы это, немцы, англичане, трапперы или индейцы. И друзья без возражения принимали это условие.

Прежде чем вывести войска на линию огня, Альберт произносил перед ними пламенную речь. При разделе оружия, главным образом пушек, он старался получить именно то, что по опыту считал лучшим. И он никогда не задумывался над тем, есть ли какая-нибудь связь между сражениями, бушевавшими на чердаке, и войной, которая в это время потрясала мир.

По средам после уроков он ходил на военную подготовку в молодежный клуб или на спортивную площадку. Ходил он туда в общем очень охотно, так как там часто пели веселые песни и время от времени проводили военные игры, по существу мало чем отличавшиеся от игры в индейцев.

Как-то в школу пришел человек в серо-зеленой форме и провел беседу о войне и о доблести немецкого оружия. В заключение он спросил, кто из них хотел бы стать офицером. Все, кроме Мутца, выразили готовность.

— А ты кем хочешь быть, мальчик?

— Мне бы очень хотелось стать машинистом. — Как раз за день до этого Альберт совершил поездку по железной дороге.

— Но Германии нужны солдаты, почему же ты не хочешь быть солдатом?

— Потому что мне больше хочется стать машинистом, — упрямо повторил Мутц.

Тут вмешался штурмбанфюрер и под смех всех остальных сказал:

— Мутц — размазня, вот почему он и не хочет быть солдатом!

Альберт не привык, чтобы его так называли, да еще в присутствии других. Слезы брызнули у него из глаз.

— Я не размазня! — крикнул он, схватил фуражку и выбежал из класса.

Штурмбанфюрер заорал, чтобы он вернулся, но Мутц упрямо шагал к выходу. Спотыкаясь, сбежал по каменной лестнице и вышел на улицу. На другой день штурмбанфюрер встретил мать Альберта и, сделав вид, что не заметил ее, не поклонился ей. Мать лишь вскользь упомянула об этом дома, а когда Альберт, встретив его на улице, нарочно прошел совсем рядом, нахально уставившись на него, и демонстративно не поздоровался, штурмбанфюрер потребовал объяснения, он обозвал Альберта жеребенком и заявил, что и на него найдется узда. Мутц тихо, но решительно ответил: он не видит никаких оснований здороваться с штурмбанфюрером, поскольку тот оскорбил его мать.

На следующий день пришла повестка, где черным по белому было написано, что за неуважение к властям Мутц лишается права носить форму. С той же почтой мать получила письмо от старшего сына. Его отметили высокой наградой. С этим письмом госпожа Мутц отправилась в штаб.

— Послушайте, — сказала она штурмбанфюреру, — я не позволю, чтобы такая тыловая крыса, как вы, издевалась над моим мальчиком, в то время как мой старший сын ежедневно рискует жизнью на фронте. — И ушла. Штурмбанфюрер не успел и рта раскрыть. Но все обошлось.

А учитель Штерн заметил как-то на уроке, что немецкий народ, по его мнению, нуждается в машинистах даже больше, чем в солдатах.

— Правильно! — сказал Форст вполголоса и ухмыльнулся.

Штерн покраснел.

— Ты меня не так понял, Форст, — сказал он мягко. А Альберт Мутц был очень доволен. Откуда ему было знать, что двумя днями позже к учителю Штерну явится господин в штатском и спросит его, что он имел в виду, говоря о машинистах?

— Только то, что я сказал, — сухо ответил Штерн.

Может быть, он сомневается в благополучном исходе войны? Штерн заявил, что в исходе войны у него нет никаких сомнений. На этом беседа и кончилась. Но Штерн долго ломал себе голову, «то же из класса так ему удружил. А между тем это был сам Альберт Мутц. Он с радостью рассказывал всем, кого встречал в тот день, как учитель Штерн поддержал его.

Спустя две недели в школу явилась комиссия. Первым по расписанию был урок Штерна. Ровно в восемь часов он вошел в класс в сопровождении троих пожилых мужчин — двоих штатских и одного военного. Класс встал, затем дежурный Мутц торжественно произнес очередной лозунг:

— Молодежь — надежда нации!

Это прозвучало очень эффектно. Но с задней парты отчетливо раздалось:

— В братской могиле!

Воцарилась тишина.

Штерн покраснел. Трое мужчин с удивлением взглянули на него.

— Странно, очень странно, — сказал, наконец, один из них, — вы этого не находите, коллега? — И он снова посмотрел на Штерна, который мучительно искал выхода из положения.

— Форст, — обратился он к Вальтеру, — что за глупое замечание и что ты хотел этим сказать?

Вальтер Форст медленно поднялся со скамейки. Теперь ему тоже было не по себе. Ведь его слова предназначались только для сидящего перед ним Эрнста Шольтена, а вовсе не для комиссии. Но теперь он должен ответить так, чтобы вся эта история не приобрела политической окраски. Но что сказать? И тут его осенило:

— Господин учитель, я сказал это потому, что Мутц мне не симпатичен. Мне хотелось, чтобы это замечание приписали ему.

На одно коротенькое мгновение Мутц обернулся и подмигнул Форсту. «Слава богу, — подумал Форст, — он понял меня и смекнул, в чем суть!» Но дело этим не кончилось. Теперь Мутц сам подтвердил, что он и Форст терпеть не могут друг друга, а учитель Штерн, обращаясь к комиссии, добавил:

— Никакого сладу с ними нет. Это лучшие ученики, но они все время стремятся перещеголять друг друга. Обвиняют друг друга в самых ужасных вещах и всячески стараются напакостить один другому.

— Странно, дорогой коллега, — повторил тот же член комиссии, — Это бросает тень на всю школу. — И, обратившись к Форсту, спросил: — Кто твой отец, мальчик?

— Штандартенфюрер, — любезно ответил Форст.

Член комиссии повернулся к Штерну и понимающе посмотрел на него. Тот пожал плечами, как бы говоря: увы, тут ничего не поделаешь. Впрочем, во время занятий у комиссии сложилось хорошее впечатление о классе. После ее ухода Штерн сделал то, чего не позволял себе еще никогда в жизни. Быстрыми мелкими шажками подошел к Форсту и влепил ему пощечину.

— Негодный мальчишка, до чего же у тебя длинный и дерзкий язык! Ты осрамил весь класс!

И Форст, который не давал никому дотронуться до себя, только кивнул головой, будто хотел сказать: «Я заслужил это!»

В один прекрасный день приехал в отпуск Конрад Мутц. Альберт в таком восторге шествовал рядом со своим братом, одетым в мундир лейтенанта, что у Конрада не хватило духу переодеться в штатское. Каждый раз, когда мимо проходил солдат и молодцевато отдавал честь старшему брату, Альберт заливался краской. Но постепенно он освоился с этим и под конец даже, случалось, толкал брата локтем в бок, говоря: