Манес Шпербер - Как слеза в океане

Уже спустившись в метро, Дойно заметил, что его денег хватает как раз на билет первого класса, и теперь все его состояние заключается в почтовой марке за пять сантимов.

Женщину, сидевшую против него, он, кажется, уже где-то видел. Он опять всмотрелся в нее — она была рослая, широкоплечая, она сидела очень прямо, уверенная в привлекательности своего бюста. Лицо овальное, не худое, черты лица чистые и благородные, глаза светло-карие, миндалевидные. Через две станции он вспомнил, откуда он ее знает, ее знали все: она была богиней со стофранковой банкноты. Вкусы финансовых институтов во всем мире подвержены влиянию античного искусства. Здания бирж и банков порою напоминают греческие храмы, хотя бы только своим фасадом. При случае надо бы поразмыслить над этой связью. То, что Гермес пережил Зевса, было не так уж удивительно, но на банкнотах Гермеса изображали редко, куда чаще — он продолжал разглядывать женщину — можно встретить Афину или Артемиду. Да, молодая женщина напротив и есть Артемида. Она ощутила восхищенный взгляд, подняла глаза и улыбнулась Дойно. Затасканное выражение было истиной — она одарила его улыбкой. Если бы женщины были всего лишь справедливы, они улыбались бы только Джеральду, думал Дойно, но богини великодушны, это их профессия. В то же мгновение он вспомнил, что у него в кармане только почтовая марка. Если она выйдет раньше него, хорошо, если поедет дальше — ему хочешь не хочешь придется выйти.

Она поехала дальше, а он вышел из вагона. Он смотрел, как поезд увозит ее, сознавая, что грустная улыбка ничуть не красит его. Дома он стал рыться в книгах, чтобы освежить свои воспоминания об Артемиде. Богиня изображена была в разных обличьях, на одной из картин у нее была такая роскошная грудь, что нормальному мужчине делалось страшно. Были и другие обольстительные ее портреты, но ни один не волновал так, как денежная богиня в метро. Он затосковал по ней.

Назавтра, уладив все с Эди, он решил четыре дня посвятить поискам этой женщины. Естественно, Париж очень велик, но он не сомневался, что сможет ее найти. Неизвестно только, хватит ли ему четырех дней. Потом он уже должен будет все время отдавать Штеттену, нетерпеливо требовавшему немедленно приступить к работе, писать книгу, покуда не разразилась война.

В четыре часа он уселся на террасе кафе на площади Сен-Мишель. Он намеревался пробыть там полтора часа и затем перекочевать в другое кафе. Только на этой площади их было шесть. Итак, сегодня он прождет эту женщину девять часов. Она видела, на какой станции он вышел, и если захочет его встретить, обязательно пройдет мимо.

Незадолго до восьми он увидел ее, она шла вниз по бульвару. Он не был уверен, что не ошибся, бегом побежал через площадь. Да, женщина разглядывала витрину с модной мужской обувью, это была она, Артемида. Он подошел к ней и сказал:

— Я жду вас всего четыре часа — и вот вы здесь. Да благословит Господь пунктуальность богинь!

Она удивленно глянула на него, полуоткрыв рот, у нее были крупные, не очень белые зубы, и она произнесла одно только слово:

— Pardon?!

Задала вопрос, а может, поставила на место?

— Я должен извиниться за вчерашний вечер, но у меня при себе было только пять сантимов, да и то в виде почтовой марки. А вы бог знает куда ехали. Где бы нам выпить аперитив?

— У вас опять при себе только почтовая марка, и вы полагаете, что этого хватит на аперитив? — спросила она и наконец улыбнулась. — Надеюсь, вы не решили, что я пришла сюда из-за вас? Я о вас вообще не думала.

— Это единственная ложь или первая в череде многих?

— Единственная. А после аперитива у вас хватит денег на ужин?

— Вероятно, то есть почти наверняка.

— Вы до сих пор не представились.

— О, у меня так много имен, что вы сможете выбрать по своему вкусу. Как видите, вам несказанно повезло, что вы встретили меня.

Она взглянула на него очень серьезно и ответила:

— Вы не кажетесь очень счастливым человеком.

Ему не хотелось отвечать, они молча пошли по направлению к Люксембургскому саду и сели на террасе кафе напротив входа в сад. Она робко спросила:

— Мне не следовало этого говорить?

— Вы сделали доброе дело, сказав эти слова. Прекрасное начало, и продолжение может оказаться не хуже. О конце не будем думать, это пока преждевременно.

— Вы не верите в Бога, вы никогда не молитесь…

— Да, небо над моей головой пусто, — прервал он ее, — совсем пусто. Вас это смущает?

— Я, я молюсь, я хожу на исповедь, не часто, это верно. Но сегодня я молилась в Сент-Юсташ, и одна моя молитва уже услышана.

— А вторая?

— Я молилась о том, чтобы остаться к вам равнодушной, чтобы мы были друзьями, не более того.

— И какого же святого вы выбрали для этой цели?

— Святую Терезу. — Она произнесла это вполне серьезно, со спокойным вызовом.

Он не в силах был отвести от нее глаз, с трудом противясь желанию погладить ее по волосам, ощутить ладонью округлость ее щеки.

— Я кажусь вам смешной?

— Нет, верить вовсе не смешно. Никогда я не стал бы смеяться над верующим, я только иной раз его страшусь.

— Страшитесь?

— Да, как, например… — Он умолк, он не хотел обидеть ее, сказав, что верующий, часто, и не подозревая об этом, играет краплеными картами. — Я чуть не обидел вас, и притом бессмысленно. А какой мужчина захочет обидеть женщину в тот момент, когда его так и тянет погладить ее по голове.

— Есть несчастные мужчины, которые так и делают. Я два года была замужем, церковь, надеюсь, скоро аннулирует этот брак. Я рассказываю все это, чтобы и вы наконец заговорили о себе. Меня зовут Габи ле Руа, Ле Руа моя девичья фамилия.

Он представился, в нескольких словах обозначил свое нынешнее положение и подробно рассказал о своей работе негра, что ее очень позабавило.

Поужинав в маленьком ресторане, они пошли в дешевую киношку, где смотрели три полнометражных фильма. Они встречались каждый день. Как-то вечером она решила проводить его до дому. Его комната показалась ей менее ужасной, чем он описывал. Она внимательно разглядывала названия книг, высоченными стопками громоздившихся на полу, восхищалась липой, как частью комнаты, не подозревая, что ей придется с липой делить любовь этого чужого мужчины.

— Почему ты меня не разбудил, — сказала она, проснувшись на исходе короткой летней ночи и заметив, что он не спит. — О чем ты думаешь?

Правой рукой он обнял ее, а левая осталась лежать у него под головой.

Он смотрел в окно. Так она поняла, что, даже обнимая её, он о ней не думает. Это была первая боль, которую он ей причинил. Но вскоре она забыла о ней в его объятиях.

Занимался день. Они прислушались к колокольному звону ближайшей церкви, к пению птиц, напоминавшему громкую перебранку, и к паровозным гудкам.