Манес Шпербер - Как слеза в океане

— Я вас полностью понимаю, — ответил Дойно.

— Ну тогда признавайтесь, ведь вы игрок? И согласитесь, что история, социология, марксизм и подобные штучки сослужили вам точно такую же службу, как и все бесчисленные брошюрки с теориями тем бедолагам чудакам, которых постоянно видишь в казино в тот самый момент, когда они, закончив свою премудрую подготовку, пришли сорвать банк.

— А ведь бывало, кому-то и удавалось сорвать банк.

— Безусловно, но только не благодаря теории и расчету.

Море было не спокойно. Маленькую яхту качало. Оба вцепились в канат, чтобы их не бросало и не било о борт.

— Пять часов восемь или тринадцать минут, — заметил Скарбек. — Скоро мы будем в итальянских водах. Если нашу посудину не задержат в течение ближайших тридцати минут, значит, мы миновали первую опасную зону. Однако, мне кажется, вы и сейчас не испытываете никакого страха.

— Нет, я боюсь. Я трус, во всяком случае стал им с некоторых пор.

— Это кокетство, Фабер, к нему нельзя отнестись серьезно. Я, например, боюсь пауков, жаб и черных кошек. Ребенком я испытывал панический страх перед людьми с бородавками на лицах, особенно, знаете, такими волосатыми бородавками.

Яхта замедлила ход. Ее качало с боку на бок, мотор не был выключен, но движение прекратилось. И Скарбек наконец-то умолк. Они слышали шаги у себя над головой. Двое, возможно, трое человек спустились в каюту. Задвигались стулья. Чей-то хриплый голос говорил долго и нудно, ему отвечал более звонкий, он звучал ближе к ним. Невозможно было понять, что он говорил. Потом им показалось, что все заговорили одновременно. Опять задвигались стулья, что-то со звоном упало на пол. Разбился бокал или бутылка. Смех. Прошло довольно много времени, пока яхта опять начала движение.

— Береговая полиция. Все кончилось благополучно, — подытожил Скарбек. — Ну теперь граф спокойно может забирать нас наверх. Наверняка там уже стемнело. Держите сигарету!

Они молча курили. «Я глядел на горящие сигареты, они были единственным источником света», — думал Дойно опять в прошедшем времени, как бы мысленно складывая свои заблаговременные воспоминания.

То были мгновения великой тихой внутренней радости и благодарности. Человек тогда только потерян, когда он не видит в навалившейся на него тьме ни единого солнечного лучика. Мой спутник Скарбек молился, пока опасность была рядом. Он прерывался только для того, чтобы посмотреть на светящийся циферблат своих часов. Он шептал слова молитвы, но они звучали как обольщение. Они были обращены к Матери Божьей, Матке Боске по-польски. Он давал ей обещания, которых никогда не сдержит. Мне хотелось видеть его рот в тот момент. Его губы, впивающиеся в жаркие слова и насмехающиеся над ними. Дон-Жуан, шепчущийся с Matka Boska, — ничего нового, собственно, но мне никогда не приходилось прежде присутствовать при этом.

— Вы были совершенно спокойны, значит, вы вовсе не трус. Именно так я и говорил, — изрек Скарбек.

— Существует некий автоматизм действий, он и начинает проявляться, как только опасность становится реальной, — им наделен и тот, кто стал трусом. А вы — вы все время молились.

— Конечно! Я не могу себе представить, как можно жить без молитвы. Мой отец наверняка не застрелился бы, если бы в решающий момент не забыл молитвы, сулящей спасение. Жаль, что сейчас я не могу видеть вашего лица, убежден, что ваши мысли в плену тривиальных научных глупостей. А я буквально имею в виду то, что говорю: молитва помогает. И не потому, что она несет нам успокоение, — почему и как наши собственные слова оказывают на нас такое воздействие? Нет, всегда чувствуешь, был ли ты услышан на небесах, и почти всегда бываешь услышан. Особенно Пресвятой Девой. Ее милость всегда сильнее наших самых больших грехов. И она никогда не заставляет себя долго ждать. Только один-единственный раз я почувствовал, что не был услышан Ею. Я не уступил, я хотел заставить Ее, но ничего не добился, абсолютно ничего. Должен вам сказать, что я хотел стать художником. Я потратил на это годы. Вам это неведомо: стоишь перед написанным тобой полотном, еще вчера ты верил, что создал шедевр, и вдруг мучительно чувствуешь, до боли в кончиках пальцев, что это халтура, вообще барахло. Быть униженным собственным творением, чувствовать его насмешку над собой! На коленях молил я избавить меня от бездарности, как от напасти. Тщетно.

— А азартные игры? — спросил Фабер.

— Да, но это пришло уже потом, после того, как я все бросил. Только игра может заменить все, абсолютно все, верьте мне, — женщин, вашу революцию, честь и честолюбие.

— А молитвы она тоже заменяет?

— Ваш вопрос свидетельствует о том, что вы ничего не понимаете в молитвах. Жаль!

За ними пришли только около полуночи и вывели их из укрытия, вскоре после того они пристали к берегу, недалеко от маленькой гавани. К своему удивлению, они узнали, что яхта долго кружила в итальянских водах на широте Сан-Ремо. Они находятся сейчас на окраине портового города Порто-Маурицио, объяснила им одетая в черное высокого роста женщина, взявшая их с собой. Они ехали в сторону от моря, взбираясь вверх по узкой каменистой дороге. Женщина уверенно вела машину, но с некоторым нетерпением, как бы тираня ее. Она молчала. Только когда она повернула в широко открытые высокие ворота и на большой скорости проехала по взвизгнувшему гравию в гараж за домом, она произнесла:

— Вот теперь вы в безопасности.

Подземный ход вел от гаража через подвал прямо во внутренние покои дома. Когда женщина показала им их комнаты — они впервые увидели друг друга при полном свете, — она сказала:

— Я вдова барона Джузеппе Ленти, сестра графа Арнальдо Преведини и племянница вице-адмирала. Добро пожаловать в мой дом! Я не знаю, кто угрожает вам, но я буду вам защитой, пока вы здесь. Я не знаю вас…

Скарбек и Фабер представились. Она кивнула и продолжила:

— …Но я бы хотела, чтобы вы чувствовали себя здесь желанными гостями.

Разговор за столом шел по-французски, тон задала вдова барона. У Скарбека было с ней много общих знакомых. Он все про всех знал: кто где бывал, что делал, и знал обо всех их любовных аферах. Дойно казалось, он говорит о них с насмешкой или, по крайней мере, с некоторым пренебрежением, плохо скрываемым за похвалами — все только в превосходной степени — в их адрес. Не менее двусмысленным было и поведение женщины. Казалось, она внимательно слушает его, всегда подает в нужный момент необходимую реплику. Но ее глаза говорили, что все это ее абсолютно не интересует. Она все время помнила о присутствии гостей, оказывая им подобающее уважение, но сама как бы отсутствовала. Ей было, по-видимому, лет тридцать — сорок. Черты ее лица определились еще в юные годы и мало изменились, когда она достигла среднего возраста. Законченное лицо, сказал себе Дойно, разглядывая ее. Узкий высокий лоб, ястребиный нос, как у всех Преведини, острый и прямой, несоизмеримо пухлые на скулах щеки резко опадали книзу, делаясь угловатыми, большой рот, губы вздернуты, вызывающе, но не привлекательно, подбородок слишком длинный и острый. Через несколько недель волосы опять станут черными, уже и сейчас видно, что она крашеная блондинка.