Манес Шпербер - Как слеза в океане

Когда десять лет спустя произошел переворот, когда готовые на любые зверства подручные нового, беспощадного режима стали разыскивать Вассо, все туже стягивая кольцо вокруг его убежища, ему пришлось с ней расстаться. Они договорились, что он останется на родине, но уйдет в горы. Однако Коминтерн велел ему эмигрировать.

Мару арестовали. Полиция предполагала, что ей известно, где находятся партийные архивы и сам Вассо. Она была в этой стране первой женщиной среди политзаключенных, к которой применили новые методы пыток. За те четыре дня и три ночи, когда ее допрашивали почти без перерыва и пытали, она не раскрыла рта. На четвертую ночь она упала в столь глубокий обморок, что никакими средствами не удавалось привести ее в чувство.

На следующее утро ее нашли в лощине, отделявшей холм с новыми виллами богачей от правого холма, на котором располагались просторные, окруженные большими садами дома аристократии. Ее отнесли на правый холм, в дом, где жила сестра ее отца.

Наряду со множеством легких ранений домашний врач этой пожилой дамы обнаружил у Мары и тяжелые внутренние повреждения. В том числе такую травму почек, нанести которую, как ему казалось, невозможно никакими ударами. Подобный случай он видел впервые.

В течение многих дней казалось, что Мара навсегда утратила дар речи. Однако постепенно он к ней вернулся. О том, что ей пришлось перенести, она рассказала очень коротко, не сделав ни единого движения. И больше к этому не возвращалась.

Однако вскоре, окольными путями, от полицейского, присутствовавшего при пытках, — он заверил, что сам участвовал в них только для вида, нанося удары, «которые не повредили бы и мухе», — удалось узнать имена палачей, а также подробности пыток. Возмущение было настолько велико, что часть полицейских пришлось срочно перевести в другие места. Волна симпатии к Маре хоть и не доходила до нее, однако очень помогла гонимому движению. А ему эта помощь была более чем необходима.

Полгода спустя в одном из рабочих кварталов был арестован Йован, девятнадцатилетний брат Вассо, которого разыскивали все это время; еще через неделю его тело с несколькими пулями в груди, до неузнаваемости обезображенное пытками, нашли в лесу неподалеку от города. Выяснилось, что ногу у колена ему пилили обычной пилой.

Выступления против полиции начались уже на кладбище. Многих друзей Йована арестовали, остальных выгнали с кладбища еще до того, как гроб успели опустить в могилу.

Вскоре стало известно имя того полицейского, который больше всех пытал Йована, и его пристрелили. Через несколько дней его нашли мертвым под фонарем в лощине, разделяющей два холма. Умер он, видимо, мгновенно, потому что пуля попала прямо в сердце. Выяснилось, что под этим фонарем у него было назначено свидание, — некоторые детали указывали на то, что он ожидал женщину.

Кое-кто из близких вспомнил, что майор выучил своих детей отлично стрелять. Однако расспрашивать Мару никто не решился.

Потом Йозмару рассказали, что союз между крестьянским вождем и партией помогла заключить именно Мара. Она оказалась единственной, кто смог подвигнуть хитрого старика на такой смелый шаг.

Йозмар едва мог скрыть удивление: Мара оказалась маленькой, хрупкой женщиной, да и в лице у нее не было ничего примечательного, кроме глаз — больших карих глаз, сидевших глубоко, точно в укрытии. Нет, на героиню она совсем не походила.

— Значит, ты и есть тот немецкий товарищ, которого прислал Зённеке?

— Да, меня зовут Йозмар Гебен.

— Ты видел Вассо? Как он выглядит?

— Хорошо. — Он помолчал и добавил: — Мы провели вместе целую ночь у меня дома, говорили о многом. Это было после заседания вашего Политбюро. Он был, конечно, очень усталым.

Она улыбнулась, точно прощая ему невольную глупость:

— Ты слишком мало знаешь Вассо. Когда он устает, этого не видно. Вот когда он чем-то очень расстроен, то засыпает даже сидя на стуле, прямо посреди любого, ни к чему не обязывающего разговора. Но это, конечно, не настоящий сон, он только дремлет. Он дремлет, как другие плачут.

— В нашем первом разговоре Вассо критиковал партию, с чем я, конечно, не мог согласиться.

— Конечно. Да ты садись, Легич сейчас будет.

Комната была очень большая; мебель — довольно странное соседство старинных крестьянских сундуков с французскими комодами, английскими стульями, турецкими табуретками — стояла по углам, так что середина зала была свободна. На стене, против небольшого окна, висело цветное изображение убитого крестьянского вождя, под ним горела лампада, как почти во всех крестьянских домах, которые видел Йозмар.

Иво Легич был одним из преемников этого вождя. Его портрет, обычно это была фотография, часто висел рядом с портретом великого предшественника: доброе задумчивое лицо, печальные глаза, слишком мягкий подбородок — честный провинциальный нотариус, готовый дать добрый совет, но слишком осторожный; неважный оратор, способный убедить в чем-то лишь порядочных людей, людей непорядочных он боится, однако в целом уверен, что у добра в конце концов хватит сил одержать победу.

Полиция следила за каждым его шагом, но существовали местности, где она не отваживалась на это. Там действовала крестьянская охрана, оберегавшая вождя и не допускавшая к нему никого. У них хватило бы смелости и сил вступить в открытый бой. Сам Легич был против, но в данном случае к его мнению не прислушивались. Здесь, недалеко от чудотворной, на родине Легича, с ним не могло случиться ничего непредвиденного. Дом вождя стоял посреди большого фруктового сада, путь к нему был открыт. Но когда приближался кто-нибудь незнакомый, перед ним вырастали молодые крестьянские парни, и, если он не мог толком объяснить, кто он и что здесь делает, его сопровождали обратно, до самого города. Это были немногословные люди, давшие клятву охранять жизнь своего нового вождя так, чтобы с его головы не упал ни один волос.

— Это, конечно, хорошо, — осторожно промолвил Легич, — что ваша партия заняла наконец нужную позицию по хорватскому вопросу, но пока она слишком слаба, а следовательно, нашему краю от нее проку немного. Даже, возможно, наоборот; не знаю.

— Но акция, которую мы провели в связи с похоронами Андрея Боцека, по-моему, ни в коей мере не свидетельствует о нашей слабости, — возразил Джура. — Наш друг Гебен был там. Кстати, это он позаботился о том, чтобы мировая пресса узнала все подробности.

Это, конечно, не было правдой, но уж такова была здесь роль Йозмара. Он — иностранный товарищ, он может устроить так, чтобы о крестьянской партии стали больше говорить за границей — если, конечно, Легич захочет.

— Не знаю, не знаю, — не сдавался Легич, — по моим сведениям, эту акцию провели не столько вы, сколько мы. Крестьяне уже были возмущены, потому что им в этом году не позволили отметить мой день рождения, как в прошлом. Ну, и по другим, более серьезным причинам.