Манес Шпербер - Как слеза в океане

Дойно громко засмеялся. Звонимир сначала строго посмотрел на него, потом черты его лица расслабились, и, улыбаясь, он спросил:

— Ты чему смеешься, Фабер?

Дойно обратился к Маре:

— Мне кажется, это был Вассо, кто сделал этого провинциального бонвивана партийным секретарем общины. А теперь посмотри, чего он достиг с тех пор: он уже имеет право высылать из Югославии. Или выдавать в руки немцев, или собственноручно ликвидировать. Он спрашивает меня, почему я смеюсь, и не спрашивает, почему я не отхлестал его по щекам.

— Это я и так знаю, Фабер: ты никогда не осмелишься на это, потому что ты боишься и не хочешь, чтобы тебя пристрелили на месте, как бешеную собаку, потому что ты хочешь жить и потом, несмотря ни на что. И Мара хочет жить, и Вита, этот вот Сарайак, тоже хочет жить. А я, маленький партийный секретарь, держу вашу жизнь в своих руках и распоряжаюсь ею потому, что так хочет партия.

Дверь резко распахнулась, Карел, в сопровождении двух вооруженных партизан, бросился к Дойно, раскрыл ему силой рот и засунул туда свои пальцы, проведя ими за щекой и под языком. Потом он сделал знак — те двое вывернули карманы Дойно.

— Что случилось? — спросил Звонимир.

— Сарайак мертв, он отравился. У Фабера тоже наверняка есть яд при себе.

— Ну что ж, пусть попробует!

— Останется ли кто из них жить или когда и как умрет, это нам решать! — крикнул в запальчивости Карел. Потом, несколько спокойнее, добавил: — Впрочем, Фабер нам пока нужен. Англичанин прибыл. Он думает, что находится в бригаде Джуры. Лучше будет, если мы только постепенно раскроем ему глаза. А ты, Дойно, ты должен знать, что мы окружены. И дожидаемся только ночи, чтобы выступить в длительный поход по горам Черногории. И пока мы не выберемся из окружения, забудь обо всем, кроме ненависти к общему врагу. У тебя еще будет время для ненависти к нам, когда мы опять получим передышку.

— У нас нет больше сил, ни у меня, ни у Мары. Мы не в состоянии идти. Было бы разумнее сейчас тут же и поставить точку.

— И тебе, и Маре дадут лошадей и будут вас прилично кормить, положись на меня!

— «Не жаль для тебя ни сладких яств, ни дукатов златых», — процитировал Звонимир боснийскую любовную песню. И тут же оборвал себя, увидев маленькую коробочку с ядом, извлеченную из кармана Дойно. Он внимательно рассмотрел ампулы и положил их в свой карман, потом вытащил листок бумаги и сказал: — Смотрите сюда, ситуация такова. Они расположили полевую артиллерию вот на этих холмах. Два немецких полка стоят по обеим сторонам теснины — вот здесь. Но наш план следующий…

Бегство продолжалось семь недель, а не три, как предусматривалось планом. Партизаны потеряли больше трети своего состава. Они не могли долго удерживать завоеванные позиции, враг вновь и вновь атаковал их. В их рядах свирепствовала страшнейшая эпидемия тифа. Предстояла грозная и жестокая зима.

Он не нашел часов под подушкой, не нашел он их и на ночном столике. В комнату через неплотно закрытые шторы проникал свет, возможно, от взошедшей луны и, конечно, от снега. Или уже наступил день, и тогда Роман опять проспал. Он нашел зажигалку, но ее огонек был слишком слаб, и он не смог разглядеть время на напольных часах, стоявших напротив, у другой стены. Слабый красноватый отблеск лежал на круглых плечах, на полной спине женщины. Она подняла руку, словно отгоняя что-то, невнятно забормотала и заснула.

Так нализаться медовухи! От этой Ядвиги у меня в памяти останется только ее спина, подумал он, ее плохо завуалированный страх и запутанный клубок из правды и лжи во всем, что она рассказывает. Встать, найти часы, раздернуть шторы, затопить в комнате, включить радио. Они должны повторить сообщение еще, по крайней мере, два раза, так что ничего не упущено. Или остаться лежать и заняться этой спиной. А потом пусть эта артистка Ядвига встанет, разожжет огонь, организует завтрак, приведет комнату в порядок. Все зависит от того, сколько сейчас времени. Так, придется все же встать! Роман подошел к окну, раздвинул шторы. Да, светила убывающая луна. Ее плохо подвешенная половинка. Не похожа на настоящую! А большой свет шел снизу, от снега.

— Ядвига, просыпайся, иди сюда, аллея еще никогда не была так прекрасна!

Она проснулась только при его последних словах, была испугана и смотрела на него, ничего не понимая.

— Что, — спросила она, — кто там?

— Зима, снег, луна, ты, Ядвига, и я, Роман.

— Да сколько сейчас времени? И почему ты будишь меня, если я наконец-то могу выспаться?

Он нашел тем временем часы, было пять часов утра четырнадцать минут, через минуту начнется передача, где будет повторено сообщение для него. Он зажег свечу на столе, включил приемник.

— С ума сойти — слушать сейчас радио, — сказала она. — Сейчас спать надо.

Только в самом конце передачи прошло сообщение, касавшееся Романа. Оно разочаровало его. В глупой закодированной фразе до его сведения доводилось, что поездка делегата опять откладывается. В ближайшие дни будут переданы уточняющие сведения.

Ядвига села и раздраженно крикнула:

— Я тебе говорю в последний раз, я спать хочу, а не радио слушать.

Почему она только теперь сказала об этом, после того, как сообщение было передано? Может, мне не стоит доверять ей, взвешивал про себя Роман.

— Я ищу музыку, — ответил он, — а они без конца говорят. Подожду еще минут пять, а потом выключу. А теперь подойди наконец к окну.

Она отказалась. Одним рывком он выдернул ее из постели, она сопротивлялась, но голос ее внезапно стал ласковым, она прижалась к нему. Она боялась. Чего? — спрашивал он себя. Он обхватил ее за талию и сказал:

— Ну разве эта аллея не прекрасна? Когда я был еще маленьким, я поднимался по ней вверх, до самого холма, туда, где стоит маленькая часовня, и спускался по другому склону вниз, к реке. Я всегда ждал снега, потому что тосковал по непорочной чистоте, ты понимаешь меня, Ядвига?

Она мерзла в одной рубашке, дрожала. Сначала пусть ответит, только тогда он отнесет ее назад, в постель.

— Кто-то стоит наверху, на холме, около часовни. Он держит лошадь за поводья. И смотрит на нас сюда, — сказала она обеспокоенно.

— Он не может нас видеть. Ничего не стоит подстрелить его. Принести ружье?

— Я хочу назад в постель, занавесь окно, пойдем спать, ведь еще ночь.

Да, она боялась его, боялась того человека на холме, а может, даже и снега.

Он знал ее всего лишь два дня. Достаточно времени, чтобы узнать ее «судьбу». Но его интересовали не судьбы, а лишь отдельные истории из жизни, короткие анекдоты, герои которых могут меняться местами. Что представлял из себя каждый, было и так видно, а что он делал, не так уж и важно. Все было предопределено свыше, река жизни неудержимо текла по предначертанному руслу, и повороты судьбы ничего не меняли по сути, но приносили иногда немало приятного.