Ричард Мейсон - Тонущие

— Вы и не можете понять.

— Тогда объясните мне.

— Не сейчас, Джеймс.

И прежде чем я успел сказать хоть слово, Элла резко устремилась вперед: сначала пошла, а потом и вовсе побежала по ведущему к морю крутому склону, густо поросшему стелющейся по земле травой.

— Думаю, отсюда мы можем добраться до лодок. Побежали!

Ветер донес до меня ее приказ. И я помчался сквозь дождь, одежда прилипала к телу. Дождь усилился. Я бежал и бежал. А Элла все время была впереди, она что-то выкрикивала, и возгласы ее выражали нечто среднее между радостью и яростью; я не мог ни понять, ни объяснить этих звуков, но повиновался им, несмотря на то что в туфли набился песок, а по шее стекали струи дождя. Именно так я провел всю свою жизнь: бежал за ней, постепенно приближаясь, но она всегда ускользала. Даже сейчас я ощущаю на вкус тот соленый воздух и слышу биение своего сердца.

На остров нас отвез бородатый рыбак, явно удивленный тем, что у нас нет багажа.

— Это последняя лодка, сэр, — проговорил он. — Если вы намерены вернуться обратно сегодня вечером…

— Нет, не намерены, — ответила Элла за меня.

— Очень хорошо, мисс.

В ветхой лодке, пропахшей макрелью, мы доплыли до острова и причалили к берегу, когда обмылок солнца утонул за горизонтом. Я был несколько удивлен, обнаружив у стен замка деревню, поскольку в воображении уже нарисовал себе Сетон некой самодостаточной территорией, отрезанной от нашего мира. Но обрадовался пиву и тарелке дымящейся трески в кляре — их нам подали на милом маленьком постоялом дворе, о котором Элла уже говорила мне. Прежде чем мы сели ужинать, она забронировала комнаты, записав их на имя Уоррингтон.

— Это девичья фамилия моей матери, — объяснила она тихо, расписываясь в журнале. — Только идиот станет подписываться на этом острове как Харкорт. Сразу получишь столько внимания, что ни на минуту глаз не сомкнешь.

Я понимающе кивнул и поставил в журнале свое настоящее имя.

Когда мы сидели за столом в уютном баре, слушая дождь, монотонно барабанящий по оконным стеклам, Элла улыбнулась мне:

— Ну вот мы и добрались.

— Вы это мне хотели показать?

— В том числе, — произнесла Элла. — Я хотела показать вам остров и замок. Но есть еще кое-что… особое, мне нужно, чтобы вы это увидели. — Принесли заказанную рыбу. Она ковырнула вилкой в тарелке. — Но вам придется подождать до завтра. Только утром в замок начнут пускать туристов.

— Но, — начал я с некоторым изумлением, — я-то думал, что это ваш замок. Вы ведь не турист в доме своей собственной семьи?

— Нет, — ответила она, улыбаясь моему неведению. — Конечно, я могла бы отвести вас на обед к дяде Сирилу и тете Элизабет. Правда, не думаю, что они были бы в восторге от встречи со мной, хотя и не показали бы этого. К сожалению, нам невозможно явиться туда по очевидным причинам.

— Например, по каким?

— Для начала, наивное вы дитя, вследствие того факта, что вы не Чарли Стэнхоуп. Они никогда не согласятся принимать меня здесь с кем-либо, кроме него.

— Никогда — или до тех пор, пока вы не выпутаетесь?

— До тех пор, пока я, как вы говорите, не выпутаюсь.

— Понятно.

— Но есть и еще одна причина, по которой я не хотела бы встречаться с родными.

— Какая?

— Я предпочла бы показать вам ее без посторонних глаз… то есть, вернее, без глаз родственных. Я имею в виду — показать картину. Именно ради нее я привезла вас сюда. Она поможет многое прояснить. Никогда не следует недооценивать значение визуальных средств. — Элла улыбнулась. — И здесь важна уединенная обстановка. Я ничего не имею против экскурсантов, они нам не помешают. Но я по возможности хочу избежать общества членов семьи. Мы с вами будем анонимны, как туристы. Вы, думаю, уже достаточно насмотрелись на моих родственников.

Надтреснутый смешок, сопровождавший эту фразу, дал мне понять, кого она имеет в виду.

— Я всего один раз говорил с Сарой, — сказал я. — По правде говоря, я принял ее за вас.

— На моей помолвке? — Брови Эллы взметнулись вверх.

— Нет, раньше.

Брови вернулись на место, Элла взглянула мне прямо в глаза.

— Вы, вероятно, стали весьма общительным, — сухо заметила она. — А она, похоже, выложила всю нашу семейную историю, которая вас так интересовала.

— Она рассказала мне о вашей бабушке. Простите. На самом-то деле я хотел, чтоб Сара рассказала мне о вас.

— Готова поспорить, она была очень рада просветить вас на мой счет. Она сообщила вам, что я вульгарная маленькая выскочка? Или только что я тупица?

— Она сказала, что вы не слишком часто видитесь друг с другом.

Элла не ответила. Чувствуя на себе ее взгляд, я деловито занимался треской. Она закурила, пробормотав при этом:

— Вы не возражаете, да?

Я покачал головой.

— Спасибо.

И опять молчание.

— Взгляните на меня, пожалуйста, — промолвила она.

Я поднял глаза. Она некоторое время колебалась, как будто взвешивала что-то; быть может, так оно и было, даже в тот вечер.

Потом она тихо и спокойно произнесла:

— Вы знаете, что такое ревность, Джеймс? Что она делает с людьми?

Я хотел ответить «нет», но в этот самый миг почувствовал, что не столь наивен, и сказал:

— Да. Я понимаю, что такое ревность.

— А испытывали ли вы ее?

— Да, — ответил я.

— Но лишь коротко, как порыв. Это чувство не существовало в вас на протяжении долгого времени, да? Оно не превратилось в нечто всепоглощающее, не разрослось. Так?

— Так, — честно признался я.

— Видите ли, ревность, о которой вы говорите, лишь отдаленно напоминает ту, что владеет мной. Ничего, что я докучаю вам этими соображениями?

Я покачал головой.

— Та ревность, про какую говорю я, — это напасть, болезнь. Она пожирает, проникая во все, чем занимается человек, во все, о чем он думает. — Она выдохнула дым вверх, к потолку. — Та ревность, которую испытываете вы — надеюсь, вы не обидитесь, — это такой обыкновенный, домашний вариант. Все в определенные моменты чувствуют ее, как чувствуют, например, холод, и, хотя она может причинять сильную боль, она редко перерастает во что-то более серьезное. Это не опасная разновидность недуга, от нее легко избавиться. Даже если не удастся вылечить, то симптомы можно облегчить и даже снять. Вы следите за моей мыслью?

Я кивнул:

— Еще одна из ваших метафор.

— Та ревность, которую я пытаюсь описать, — это крайняя степень болезни. Она содержит в себе опасность, какой нет в… домашнем варианте. Она не поддается контролю. И лечение нужно применять немедленно, на ранних стадиях, иначе все пропало. Если позволить ране загноиться, воспаление расползается.

— Зачем вы мне все это говорите?

— Чтобы вы поняли то, что я расскажу вам завтра.

— Скажите сейчас, — потребовал я с внезапной решимостью; Элла встала, намереваясь выйти из-за столика, но я схватил ее за руку. — Я не смогу ждать еще одну ночь.