Мириам Дубини - Вам сообщение

Он не видел его много лет и с радостью забыл о нем. Мотоцикл вылетел на набережную и понесся через мост. Глядя на медленную черную воду, Эмилиано вдруг подумал, что можно остановиться и выбросить пакет в реку, туда, где его никто не найдет. Но он не остановился. Он поехал, дальше, домой, где автобусы ходили редко, квартиры были маленькими, а туристов не было вовсе.

Это была его земля. Эмилиано затормозил и посмотрел на Змеюку: плоская горизонтальная конструкция, прямая линия, вытянувшаяся у его ног.

Это был его дом.

Эмилиано остановил мотоцикл перед отцовским гаражом и открыл дверь, не выпуская из рук белого пакета. Протиснувшись сквозь трубы, души и унитазы, он подошел к шкафу, притаившемуся в углу, выдвинул верхний ящик и ключом от мотоцикла приподнял двойное дно: в тайнике лежало с десяток небольших прозрачных пакетов с разноцветными таблетками. Каждый из них стоил около тридцати евро и предлагал несколько часов веселья и забвения. Эмилиано сунул между ними белый пакет: о тайнике никто, кроме него, не знал, здесь пакет будет надежно спрятан. Потом он положил дно ящика на место и сильно придавил ладонями. Попробовал еще сильнее, словно желая пробить второе дно и раздавить таблетки. И тут он понял, что все бесполезно, снова достал из ящика белый пакет и вынул из него забытое воспоминание.

Золотая булавка, усыпанная блестящими черными камешками. Маленькая золотая булавка в форме ласточки с распростертыми крыльями и алмазным глазом размером с сердцевинку ромашки.

Эмилиано вдруг вернулся в те давно прожитые годы.

Темно-зеленое пальто и рука в морщинах и пигментных пятнах. Она сжимала руку Эмилиано и вела его на качели. Голос пожилой женщины за спиной. Лети, говорила она. И подталкивала его в спину теплыми ладонями. Касания и отрывы ее ладоней скандировали радостный ритм абсолютного детского счастья. Эмилиано летал на качелях, назад и вперед, а ласточка покоилась на пальто его бабушки. Спокойная и неподвижная. Она ждала его.

Она ждала его десять лет в зеленом гнезде бабушкиного пальто. Потом Эмилиано тайком сорвал ее и обменял на первую партию наркотиков. Ему нужно было с чего-то начинать. Он хотел изменить свою жизнь. С того дня его жизнь действительно переменилась навсегда.

Между ними было десять шагов, или три оборота педалей. Они выбрали педали, одновременно, в полной уверенности, что каждый подъем и каждый спуск, все повороты, падения, торможения и разгоны, все, что они встречали на пути, пролетая километры на своих велосипедах, — во всем этом был только один смысл: оказаться сейчас в этом месте. Вместе.

Люди, как круги, вместе составляют бесконечность. Велосипедисты, как колеса, вместе создают бесконечное движение.

И они должны были двигаться.

— Нам надо поехать забрать дневник, — начала Грета.

Ансельмо зажмурил глаза, словно ослепленный неожиданным сиянием. Вокруг ее крошечного силуэта вспыхнули красные огоньки, которые тянулись в темное небо длинными языками пламени. Она была очень красива, похожа на разъяренного и неумолимого рыцаря с глазами, полными мягкой зеленью листвы.

— Нет, не сейчас, — сказал Ансельмо, узнав огоньки перемены, — сейчас нам надо ехать в другое место.

— Куда? — спросила она удивленно.

— Езжай за мной.

«Критическая масса» стартовала в праздничном свете фар под звуки веселых звонков. Ансельмо и Грета поехали в противоположную сторону.

Подъем, от которого перехватывало дыхание, петлял и терялся в темноте соснового бора за стеной, окружавшей Целийский холм.

Таинственный и возвышенный подъем — как воздух, что шуршал в их легких, распахнутых звездам.

— Так что? Едем? — спросил Шагалыч, догнав Лючию.

Он держал руль одной рукой, отведя другую и приглашая девочку на раму своего велосипеда жестом почтительного придворного. Он был очень смешной.

За его спиной Ансельмо и Грета катили прочь от роя «Критической массы». Лючия смотрела им вслед. Они то и дело оглядывались друг на друга, и ей казалось, что даже на таком расстоянии она видит их улыбки. Лючия опустила глаза. Ей было грустно за себя и радостно за Грету. Снова подняв глаза, она встретилась взглядом с глазами Шагалыча. Карими. Обыкновенными. Полными обещаний.

— Я… я бы очень хотела поехать, — призналась Лючия, — но не могу. Мне надо домой. Уже поздно.

Эмма кивнула: скоро вернутся ее родители, и им с Лючией надо будет делать вид, будто они весь вечер провели дома.

— Но… тут… — попробовал побороться Шагалыч и остановился, не зная, как продолжить. — Ладно… Тогда увидимся завтра в мастерской? Нам надо закончить твой велосипед.

— Не знаю…

— А потом я угощу тебя капучино, — осмелел Шагалыч.

Неожиданный поворот. Абалдеть… это же что-то вроде… свидания. Ей сейчас назначают ее первое свидание. Это, конечно, не самое романтичное место на планете, и свидание назначает не принц на белом коне, но это — свидание. Лючия почувствовала, как от волнения у нее краснеют щеки. И посмотрела на Эмму в надежде, что та подаст знак. Эмма подняла бровь и наклонила голову, словно говоря: «И чего ты ждешь?» Лючия покраснела еще больше. Ей срочно нужна была помощь.

— Лючия обожает капучино! — как всегда вовремя нашлась Эмма. — Правда, Лючия, ты ведь обожаешь?

— Да!

Карие глаза Шагалыча заблестели. Не может быть. Она сказала «да». И что теперь?

— Мы пойдем в кафе… Никаких пластиковых стаканчиков… Мы будем пить настоящий капучино… из чашки… это совсем другое дело… это вкуснее, — бормотал он, все больше путаясь в собственных словах и мыслях. Этот монолог о капучино в чашке, который он всегда находил таким забавным, сейчас казался совершенно неуместным. Она смотрела на него глазами маленькой Мадонны из сельской церквушки. Черные кудряшки, как вышитый покров, обрамляли ее круглое лицо.

— Да, так вкуснее, — сказала она.

Шагалыч покраснел до корней волос, его глаза сияли, а уголки губ поднялись до неба.

— Отлично! — вмешалась Эмма, боясь, что бедолага вот-вот возгорится. — Завтра утром плотно позавтракаете вместе. А сейчас нам надо идти. Пока, Шагалыч!

— Пока, — повторила Лючия, припрыгивая вслед за подругой с таким чувством, будто летит в двух сантиметрах от земли.

Шагалыч смотрел на нее и не знал, что сказать. Его красноречие было полностью исчерпано. Он поднял руку и помахал ею в воздухе. Его пальцы дрожали, как ночные мотыльки в толпе стартовавших велосипедов.

— Высоко.

— Не низко.

— Очень высоко.