Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

Днем я запирался в башне, общаясь с любимой, которая для меня подобна премудрой Софии – тоже женщина, если разобраться. Голубка отвечала мне взглядом Джоконды и молча благословляла на умное деланье. Вечером, ближе к ночи, я отправлялся на какой-нибудь вокзал или к шлюхам, в центр, надеясь подобрать там хоть кого-то приличного внутренне. Позорная деятельность не всегда истребляет живую душу. Я, конечно, не рассчитывал найти земной аналог моей возлюбленной, но мне было нужно продолжить род и подыскать себе подходящую супругу. Мои маслянистые, копченые предки не фикция; потратившись на содействие архивных теней, я разузнал свои корни; я списался с антикварами едва ли не всего мира и выкупил родовые портреты, но все перечисленное не стоило продолжения. Смысл в другом. Я смертен, но мои далекие потомки дождутся счастливого мига ее рождения. Я опять же смертельно устал от нескончаемых поисков достойной партии, но испытания не выдерживает никто. Каждая спешит наложить на меня лапу, как давеча на портрет; каждая поражена прожорливым червем распоясавшегося бабства. Ходи, где хочешь, бери, что хочешь, но только не суйся в святая святых! У всех у них одна судьба, вот почему я не рискую подбирать себе жен из приличного круга – ведь дело скорее откроется. А этих не ищет никто.

Жен не жаль, Господь даст новых жен и детей, как дал Иову, им просто не повезло.

Их было мало, настоящих жен. В большинстве случаев до брака не доходило. Я женился только на тех, кому удавалось пережить ночь, вернее – утро.

В самой первой, помню, чувствовалась порода. Рыжие волосы, лицо королевы Елизаветы.

Это не мешало ей приставать к прохожим, бросаться то к одному, то к другому. Она немало выпила и в результате сломала каблук. Я подъехал и поманил ее пальцем.

У нее профессионально напряглось лицо, когда она всматривалась в полумрак салона. А ноги шли сами; она прихрамывала и трогательно прижимала к груди изувеченную туфлю.

Ее расценки вызвали у меня беззвучный и горестный смех.

Дорогой она держалась заносчиво, хотя это стоило ей великого труда.

Любуясь ею, я все устроил, и нас расписали на следующий день.

Весь гонор слетел, когда через сутки она валялась у меня в ногах и клялась, что ей же богу не хотела заходить в проклятую, как она выразилась, седьмую башню, «так ничего ж там и нет – пустая комната с дисплеем, в нем что – государственные секреты? я ничего не включала, я не касалась клавиш!» «Секреты не хранятся в дисплее», – возразил я мягко и с большим удовольствием сломал ей шею. И даже не за то, что ослушалась, а за это ее «ничего ж там нет».

Тогда как там есть.

Там живет совершенство – образ, сотворенный по последнему слову компьютерной графики. Любой непосвященный при виде его скажет, что совершенством не пахнет, но я старался этого не допускать. Невежество можно простить, но оно остается оскорбительным. Красота и не должна быть совершенной, иначе она омерзительна. Идею воплотил уродливый идиот, чьи услуги обошлись мне весьма недешево. «Система „Карла“» – так, будучи спрошен, я уклончиво именовал свой процессор, приводя в недоумение высоколобых и высокомерных юзеров. Я приобрел идиота в одном из гаремов во время турне по Востоку. Уродец оживал лишь после подключения к трехсотому Пню; без этого он не был способен ни к речи, ни к счету, ни к чему-то вообще, но стоило встроить сей удивительный контур в сеть, как его мутные глазки зажигались, свойства сказочно расширялись, просыпался зуд навигатора, распахивались кладовые памяти, доверху набитые терабайтами, и даже просыпался снулый, вечно подтекающий курсорчик. Он и сотворил идеал. Он не был зодчим, не писал икон, и за окном у нас не Древняя Русь, поэтому я не стал его ослеплять, а просто упрятал в раствор формалина. Банка стоит в подвале, и в ней стоит он, таращась на меня незрячими очами в круглых очках со сложными линзами.

Дураки, даже гениальные, мне отвратительны.

У новенькой, которую я подцепил в аэропорту, в лице есть нечто порочное и возбуждающее. Но главное, в ней живет ум. Он улавливается даже в походке, в манере прикуривать, в покрое одежды. Я решил сперва, что она держит в сумочке клофелин, но после украдкой проверил и ничего не нашел.

Встретившись с нею глазами, я поиграл связкой ключей.

Она не назвала цену – спокойно уселась рядом, попросила включить музыку. Я настроился на классическую волну, исподтишка оценил ее лицо и обрадовался, обнаружив искреннее довольство.

– На ночь? – осведомилась она, щелкая зажигалкой.

– Посмотрим, – я вывернул руль.

– Если меньше, мне нужно вернуться сюда. Придется оплатить дорогу.

– Может быть, больше.

Она смерила меня внимательным взглядом.

– Вас нужно сопровождать?

– Разве что в загс.

Еще произнося эти слова, я ужаснулся их глупости и пошлости.

– Остановите машину, я выйду.

– Простите меня. Это вырвалось нечаянно. Я не хотел вас унизить.

– Меня нельзя унизить. Но желание настораживает.

Осталась. Я прибавил скорость и почему-то всмотрелся в услужливое зеркальце: чисто. Мы были одни на трассе.

– Мне надо как-то загладить вину. Удваиваю ставку.

Пусть разговор вернется к деньгам. Я чувствовал, что ненароком насторожил это нелепо гордое создание.

Она пожала плечами и подчеркнуто профессионально улыбнулась. Сотни других на ее месте издали бы какой-нибудь курлычаще-мурлычащий звук, закатили глаза и распространили вокруг себя ауру лживой томности. Или, что еще хуже, сказали бы «oго» с неизбежными последующими вопросами: не халиф ли я, ибо черен, а те Гарун и Рашид, что были вчера, тоже черны, но я на них не похож, так кто же я буду – простой бандит или рангом повыше? Может быть, дипломат?..

Хищница, которой и семьдесят семь башен – на один зуб. Не хватит ли поисков? Достойная личность. Тренированная фигура, пепельная стрижка под мальчика, чистые ноздри – в том смысле, что без сережек. Посмотрим.

– Полторы тысячи долларов, – вот, наконец, объявлена и цена.

Именно долларов – не баксов, не зеленых, не гринов. Отрадно слышать. Я согласно киваю и вновь говорю:

– Удваиваю ставку.

Ага, удивляется. Верит, подозрений не видно, и все-таки огорошена.

Мы прибываем в замок. Она ведет себя сдержанно и корректно. Не спрашивает, «что там висит за мужик», не разваливается в кресле и не кладет на валик ног. Не хлещет спиртное, как бочка.

Я присел рядышком, на полу. Сбросил бархатный пиджак, театрально отшвырнул галстук: явление второе, «будем проще».

Разговор о башнях она не поддержала, и вышло неуклюже. Получилось так, что я запретил ей входить в седьмую при полном ее безразличии к замковым тайнам. Состоялся скверный, надуманный монолог, в конце которого я с ужасом почувствовал, что краснею.

Читать дальше