Алексей Ручий - Живодерня

Но я вам об этом не расскажу…

Жизнь – говно. И не надо меня переубеждать. Когда тебе семнадцать, это, пожалуй, яснее всего чувствуется – ну хотя бы в том смысле, что тебе пока что еще нечего терять и потому ты можешь трезво взглянуть на многие вещи.

Меня бросил парень. Или мы просто расстались? Трудно сказать, просто наступил такой момент, когда наши дорожки разошлись. Наверное, это даже к лучшему. Потому что меня все это порядком достало.

У меня месячные и я вообще много нервничаю. Короче, в какой-то момент я начала осознавать, что наши отношения рушатся прямо-таки на глазах. Он стал чужим. Чужим и холодным. Я это почувствовала и стала сдавать психологически. И тогда он сказал мне: «Извини… так дальше продолжаться не может…» и еще что-то в том же духе.

Конечно же, он нашел какую-то шлюху взамен меня. Просто пытался что-то мне доказать, типа, какой он хороший и правильный и все такое. Вроде как я сама виновата в крахе наших отношений. Смешно.

Да, я нервная, безусловно – вся один сплошной нерв – психопатка, можно сказать, со мной трудно, но все-таки он – козел. Конечно же, это он меня бросил, а не я его.

Мама тоже мне говорит, что, если я буду столько нервничать, кончу в психушке. А мне насрать. Все мы немного психи. Просто кто-то больше, кто-то меньше.

Я сижу в комнате и перебираю свои фотки. Тут есть старые, школьные, есть совсем новые, сделанные несколько недель назад.

Вот я в первом классе, коротко стриженая – пацанка, одним словом, – вот в пятом с большим бантом на голове, вот девятый – выпускной – а вот с Максом – это мой бывший парень – на концерте «Арии», вот катаемся на его мотоцикле…

Блядь, какая же я была дура! На хрен все, все, все, связанное с этим придурком Максом. Я быстро рву фотографии. Получается так, что на разных фрагментах остаются отделенные друг от друга части тела. Будь моя воля, я бы распилила его бензопилой!

Собираю обрывки фото в ладонь и выношу на балкон. Аккуратно укладываю на бетонный пол и возвращаюсь в комнату. На столе сигареты и зажигалка.

Достаю сигарету из пачки, беру зажигалку и снова иду на балкон. Чиркаю металлическим колесиком, появляется коротенькая ленточка пламени, изгибающаяся от ветра. Она тут же гаснет. Я прикрываю зажигалку ладонями и осторожно прикуриваю. Красная точка на конце сигареты ширится и превращается в алый наконечник, испускающий тонкую струйку дыма.

Потом таким же образом подношу зажигалку к кучке обрывков, укрывая пламя от ветра, и выжидаю, пока один за другим бумажные куски не занимаются зеленоватым пламенем. Медленно обугливается бумага, и с глянцевой поверхности исчезают лица и элементы фона. Из моей жизни к чертовой бабушке исчезает Макс.

Курю, медленно и глубоко затягиваясь. Небо серое, октябрь. Тучи похожи на рваные клочья серого дыма, ползущего со стороны завода. Наверное, это и есть дым, и он застилает солнце. Накрапывает мелкий дождь. Хочется блевануть отсюда, с балкона, вниз на головы прохожих. Все они лицемеры и мудаки. Закрылись в своих долбаных мирках корысти и самообмана. Ублюдки! Скоты! Жалкие тупые скоты!

На глаза наворачиваются слезы. Нервы. Это все месячные. Заебало жить! Как же заебало жить!

Докуриваю сигарету почти до самого фильтра и бросаю окурок вниз. Иду в комнату и, взяв со стола уже всю пачку, возвращаюсь на балкон. Достаю и закуриваю вторую сигарету.

Вторую курю быстро и жадно. Не знаю, что со мной будет через минуту, поэтому нужно накуриться сейчас. Может быть, балкон обвалится или мудаки из Кремля и Белого Дома что-нибудь всерьез не поделят и начнут ядерную войну.

Мои окна и, соответственно, балкон выходят в сторону завода и железной дороги. Осенью это особо унылый пейзаж. Серые бараки, полуразрушенные, заброшенные и разворованные цеха, сырая ржавчина рельс. Товарняки ползут медленно, словно гусеницы, которым никогда не дано стать бабочками. У ларька возле заводской проходной постоянно трутся алкаши и работяги. Они проебывают свою жизнь, потягивая дешевое «Жигулевское», разбодяженное со стиральным порошком и димедролом.

А я просто проебываю свою жизнь, гния в этой дыре, исходя на нервы, занимаясь саморазрушением. Проебываю ее, тусуясь с таким ублюдками, как Макс. Нет, что ни говорите, а мужики – все козлы.

Слабый пол. Хрен теперь дождешься принца на белом коне. Нет, я, конечно, понимаю, что, наверное, и мужиком быть трудно, но, по-моему, их настолько задавил комплекс силы, как я это сама называю, что они стали слабыми. Ну что делает большинство мужиков: просирают жизнь на работе или бухают. Пиздят жен, доводят детей до состояния полного отвращения и ненависти к себе. Снова работают и снова бухают. Есть, конечно, всемирно известные спортсмены, типа Бекхема или Дель Пьеро, актеры – лично мне нравятся Кину Ривз и Роберт де Ниро – бизнесмены. Биллы Гейтсы всякие или как их там. Но это ведь единицы. А все остальные – тупые свиньи. Свиньи и похотливые козлы. Ненавижу!

Еще я ненавижу своего папашу. Он слинял от мамы, когда мне было два годика. Уехал в командировку или что-то вроде того и не вернулся. Мама мало мне рассказывала о том, как это произошло, но, насколько я сама поняла, ее это мало удивило, наоборот, это в какой-то степени решило часть ее личных проблем. Трудно было, конечно, в одиночку с маленьким ребенком, но, по крайней мере, гораздо легче, если бы пришлось еще не один год жить с таким мудаком. А теперь нам с мамой и так хорошо. И на хрен никаких мужиков не надо.

Внезапно меня охватывает такая волна ненависти, отвращения и гнева, что я начинаю метаться по комнате, ища цель для мести, для выхода нахлынувших эмоций. На глаза попадается плюшевый медвежонок, которого подарил мне Макс год назад. На Новый Год или день рождения. Не важно. Он – воплощение всего мужского в моей комнате. Блядь, ему конец!

Я хватаю медвежонка и тащу на кухню. Хватаю первый попавшийся нож, немытый, весь в сливочном масле, и наношу ожесточенные выверенные удары. Обшивка легко вспарывается, изнутри летит набивка – что-то типа поролона – а я все кромсаю и кромсаю. Впиваюсь зубами и рву его на части. Это Макс, это все мое прошлое.

Вакханалия эта длится минуты две, потом я без сил опускаюсь на пол. Разжимаю побелевшую от напряжения ладонь, и нож падает на покрытый линолеумом пол. От медвежонка остались только странные бурые лохмотья да гора набивки, разбросанной по всей кухне. Черт, нервы. Мама права – я кончу в психушке.

Медленно, как во сне, тащусь к себе в комнату. Оттуда на балкон. Курю. Неумело – я так толком и не научилась, хотя Макс пробовал мне показывать, – пускаю кольца. Но получаются какие-то уродливые зигзаги. Во дворе работает экскаватор. Что-то роют. Маленькие фигурки рабочих в спецовках снуют вокруг канавы и экскаватора, умильно размахивая руками. Депрессия.