Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

Образ камня в «Перекрестке» используется и как символ судьбы любого человека:

[Джеймс:] Если камень где-то высоко наверху отделится от кладки, он упадет на землю. Человек, родившись, падает сквозь время своего бытия. Пока не разобьется о смерть. <...>

[Матье:] Я был уже слишком взрослым, чтобы не стать по отношению к тебе обманщиком. Я позволил себе упасть в темноту; но я не разбился. Внизу простиралась сеть: я больше не был ребенком. И эта сеть, сплетенная из прожитых лет, меня удержала. Я не истек кровью. Не стал вырожденцем. Нового начала не произошло. <...> Юный бог уже не играет на инструменте моего тела. Я ходил в бордели. Я прошу у тебя прощения.

[Джеймс:] Но ты не предал меня. А другой — предал.

Для Янна всегда был очень значим «Меленский диптих» французского живописца Жана Фуке (1420-1481). Левая его часть - изображение заказчика алтаря Этьена Шевалье, коленопреклоненного рядом со своим святым покровителем Стефаном. У Стефана в руках книга, на ней лежит камень [34] Побиение Стефана камнями описано в Деяниях апостолов 7:58-60. . Правая часть изображает Мадонну с младенцем (которого она держит не на коленях, а чуть в стороне). Странная Мадонна - будто бы имеющая портретное сходство с Агнессой Сорель, любовницей короля Карла VII... Мадонна с узким треугольным вырезом на платье, обнажающим одну прекрасную круглую грудь [35] Этот вырез и грудь Мадонны на диптихе, а также цвет платья Агнессы Сорель на ее портрете работы того же Жана Фуке напоминают описание Эльвиры в «Свинцовой ночи». . Все пространство за ее спиной занимают синие и красные ангелы. Янн оставил удивительное описание этой картины [36] Янн, Собрание сочинений, т. 3, с. 978. , показывающее, что в его представлении темные и светлые ангелы были как-то связаны с кровью (доставшейся нам от предков):

Я не пребываю в действительности. Я все еще постоянно вижу сны. Эти сны наяву послушны мне и прекрасны - послушнее и прекраснее, чем внезапные появления умирающих или умерших. Я вижу совершенно отчетливо - сквозь свою кожу - то, что у меня внутри. Так же отчетливо, как видел тебя на той картине. Я вижу ангела, оттенка «английский красный», - вроде тех, которых написал Жан Фуке на портрете Агнессы Сорель , знаменитой возлюбленной Карла VII Французского, изображенной в образе Девы Марии . Ангелы на картине - отчасти синие, отчасти красные, как схема нашего кровообращения в анатомических атласах . Но сквозь свою кожу я вижу только красное - пряжу, которая выходит из сердца и уже проросла сквозь меня наподобие разветвленного корня: это переплетение артерий, пронизывающих меня насквозь; и, присмотревшись внимательнее, я понимаю, что это — Ты».

***

Очевидно, что Янн приписывал искусству сакральные функции. В 1920 году он вместе со своим другом Готлибом Хармсом (прототипом Гари и многих других персонажей Янна) основал под Гамбургом сообщество художников Угрино [37] «Название Угрино, между прочим, я просто придумал. Оно означает ту самую страну, которая отделена воображаемой границей от всех прочих стран на земле... Врата памяти» (Muschg, Gespräche, S. 113). , просуществовавшее до 1925 года, зарегистрировав его как религиозную общину. В этой общине он читал при свете свечей отрывки из своих произведений, текстов Георга Бюхнера, «Эпоса о Гильгамеше» и сказок «Тысяча и одной ночи», а также сонеты Микеланджело. Члены общины считали, что божественные мистерии нашли выражение прежде всего в музыке Иоганна Себастьяна Баха и Дитриха Букстехуде, в литературных текстах Кристофера Марло и Георга Бюхнера, в живописи Матиаса Грюневальда, Рембрандта, Леонардо да Винчи. В работе «Орган и смешение его звуков», опубликованной в 1922 году, Янн писал: «Орган создает сакральное пространство, распространяя религиозное чувство и уважение к Универсуму, не связанные с верой в какого-либо персонального бога» [38] Цит. по послесловию к французскому переводу романа Янна «Угрино и Инграбания»: Hans Henny Jahnn. Ugrino et Ingrabanie. Traduit par René Radrizzani. Librairie José Corti, 1994, S. 147. .

Мне кажется, что в новелле «Свинцовая ночь» скрыто присутствует полемика с «Сельским врачом» Франца Кафки [39] Интересно, что Янн просил предполагаемого издателя «Свинцовой ночи» оформить книгу в том же духе, как было оформлено первое издание «Сельского врача» Кафки (письмо Вилли Вайсману от 15 декабря 1952 г., Jahnn, Spate Prosa, S. 465). и что касается эта полемика именно представлений о роли искусства. Хансу Хенни Янну и Роза, и конюх, и юноша должны были представляться (а я думаю, что так они представлялись и Кафке) частями личности самого «сельского врача». Рана юноши («розовая», Rosa ) уподобляется цветку («...ты погибнешь от этого цветка в твоем боку» [40] Новелла цитируется по изданию: Франц Кафка. Малая проза. Драма. СПб.: Амфора, 2001, с. 9-15. Пер. Г. Ноткина. ), то есть эта рана и есть Роза ( Rosa [41] Это прилагательное даже написано у Кафки с большой буквы, как существительное, - потому что стоит в начале строки. , душа?). Врач, подобно Матье, встречается с собой-юношей, но замечать рану он не желает. Последнее, что он говорит юноше: «...твоя рана совсем не так плоха. Это просто два удара топором, нанесенные под острым углом». От врача - у Кафки - ожидают, что он заменит священника («Прежнюю веру они потеряли, священник сидит дома, раздергивает [zerzupft] на нитки одну ризу за другой, и все должен делать врач своими нежными руками хирурга»), однако новелла кончается словами:

...в моем доме лютует омерзительный конюх; Роза - его жертва; я не хочу больше об этом думать . Голый, выброшенный в стужу этой самой злосчастной из эпох, со здешней повозкой и нездешними конями, блуждаю я, уже старый человек, по этим дорогам. <...> Один раз откликнешься на ложный звонок ночного колокольчика - и ничего уже не поправишь.

Не этого ли врача имеет в виду Андерс, когда говорит: «Дела мои плохи. Искать для меня врача бессмысленно. Врачи в этом городе спят; они черные»?

Параллелью к путешествию «сельского врача» Кафки можно считать и описание «вечного странствия» «Бедной души хорошего человека... предстающей в мужском обличье» в драме «Новый Любекский танец Смерти» (с. 135-137):

Я долго странствовал. <...> И из всего, чем я владел, у меня сохранились только воспоминания, уже не имеющие определенного вкуса. Здесь все разрежено. Свет куда-то вытек, он израсходован. А то, что можно бы назвать воздухом, этот холод между мирами, стал беспощадно бесплодным, превратился в почти абсолютную стужу. <...> Отстали жалующиеся пилигримы. Я продвинулся дальше, чем они. Муки, которые я претерпел, были столь ужасными, что не распылились и в этой пустоте; они покинули область последнего Что-то и, двигаясь на ощупь, проникли во тьму. Теперь я почти у цели. Мои жалобы стали одним из солнц в холодной ночи.