Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

Симон Петр, Фома, Нафанаил, сыновья Зеведеевы и двое других всю ночь ловили рыбу, но ничего не поймали. Светает; на берегу стоит человек и спрашивает, не дадут ли ему поесть. Иоанн же, которого любил Иисус - это повторено в тексте, - говорит Петру, не узнавшему (а может, и не заметившему) чужака: «Это Господь». Пораженный ужасом Петр, в тот момент нагой, бросается в воду -скорее чтоб спрятаться, чем чтобы помочь вытаскивать сеть, внезапно наполнившуюся рыбой. Сто пятьдесят три больших рыбины: их количество точно сосчитано. А лодка была недалеко от земли, локтях в двухстах. Рыбаки сели трапезничать вместе с чужаком, не спрашивая, кто он,-но постепенно все как будто его узнали. Когда после трапезы Петр пошел проводить гостя, Иоанн увязался за ними. Петр, почувствовав чье-то присутствие, оборачивается... и не без горечи вспоминает, что на Вечере именно этот юноша возлежал у груди Иисуса, потому что Учитель любил его. И тогда Петр спрашивает: «Господи! а он что?» В вопросе слышится пренебрежение, несомненно. Есть здесь некий оскорбительный оттенок - потому что другой слишком молод, или слишком красив, или еще чем-то выделяется среди прочих. Но Иисус вступается за униженного: «Если Я хочу, чтобы он пребыл .... что тебе до того?» Об Иоанне не было сказано, что он не умрет, как сперва подумали другие ученики. Слова Иисуса воспроизводятся в Евангелии еще раз: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» Это означает, вероятно: Иоанн должен пребывать таким, какой есть, - красивым, обаятельным, юным, усладой для глаз, наслаждением для всех органов чувств, - «пока приду», то есть пока он не станет чем-то единым с Христом. О том, что смерть его пощадит, не сказано ни слова.

Представим ли вообще стареющий ангел? Агафон постарел. Но он тогда уже не был Агафоном. Из него полу- 343 чился трагический поэт, наподобие Софокла, - мы, правда, не знаем, были ли стихи Агафона так же безупречны, как его красота. Они безвозвратно пропали. Он сам безвозвратно пропал. Или, может, все же продолжал пребывать , как предстояло пребывать Иоанну? Не есть ли бытие Гари лишь повторение бывшего прежде?

Что из нас получится? Гари не вправе стареть; немыслимо, чтобы из него получился клонящийся к могиле, безвозвратно пропадающий человек. Убийца - это из него получилось; но от этого он не изменился. Он и дальше пребывал... почти неизменным... Но я точно знаю, что умрет он как человек - и что я тоже умру так. Может быть, те, что останутся, куда-нибудь спрячут нас двоих, вместе,-когда мы истончимся, уподобившись отражениям в зеркале? Положат между страницами книги, хранимой в выдвижном ящике? Мы станем тоньше, чем тончайшая папиросная бумага, так мы когда-то говорили друг другу... Превратимся в фигурки, вырезанные существами иной природы, ангелами, и сберегаемые в ящике для галстуков...

Нет, ангелам ящики для галстуков не нужны... Мы с Гари отказались от такой мысли... Нас будут хранить в ящике для украшений, для золотых наплечных браслетов...

Я не хотел писать ничего подобного... такого, что получилось в итоге. Я просто начал рассказывать себе: как мы ходили в бассейн, что возле Фёллед-парка. Но сразу отвлекся от главного. От того, что Гари красив. Прошлой ночью его красота открылась мне по-другому: он был гордым, безудержным, жестоким, бесстыдным, таким оголенным, будто выставлен напоказ в витрине, похваляющимся собой насильником - моим возлюбленным.

Может, я тянул время, не умея выразить то, что теперь понимаю в тысячу раз лучше: что в зримом облике Гари есть нечто от вечности - нечто нетленное, вечночувственное [91] Здесь слышится отсылка к заключительной сцене «Фауста» И. В. Гёте (где умерший Фауст становится ангелом) и, в частности, к завершающему трагедию Мистическому хору (даю свой перевод, чтобы точнее передать смысл): Все преходящее - уподобленья; в недостижимом - вот где свершенье; в неописуемом - наша страда; вечно-женственное влечет нас туда. . Пожалуй, я бы вообще вычеркнул слово «красота», потому что оно может обернуться ложью. Наверное, в прошлом такое слово имело для меня смысл; но теперь - сегодня, завтра, до скончания моих дней - оно не более чем словесное приложение: к телесному теплу Гари, к исходящему от него аромату, к его губам и слюне, к внутренностям, мошонке, к темной щели между мясисто-округлыми ягодицами, к слегка выгибающемуся животу с отчетливо видными плавными очертаниями паха, к едва заметной игре мускулов между ребрами и пупком, к коленям, к каштановым волосам, к темной промежности и фаллосу, к ушным раковинам, к грубым, но бережно дотрагивающимся ладоням. Что толку в перечислении? И зачем я остановился, если уж взялся нанизывать слова? Я мог бы заполнить ими много страниц, понятных лишь мне одному. Микеланджело искалечил себе пальцы, так много он рисовал; он чуть не задохнулся мраморной пылью, чтобы добиться того, для чего слова непригодны: превратить любимого человека в застывший облик, удержать его, сделать пребывающим . Зато как мало обуздывает себя художник, который изображает красивое в камне, или красками, или сангиной! А мы едва напишем «мошонка», или «фаллос», или «красивая задница», как сами пугаемся своих слов. Мы завидуем мальчикам по вызову: те без стеснения перебрасываются обсценными словечками, гораздо более выразительными, чем наши безрадостно-многословные парафразы. Вчерашней ночью обсценные слова перестали казаться мне непристойными. Голос Гари очистил их, сделал простодушными, незлобивыми. На картинах, на статуях не принято оставлять белых пятен, тогда как в тексте соответствующие слова вымарывают. .. или хотели бы вымарать. Даже у воскресшего Христа видны большие гладкие яйца и безупречный член; Христос эупигичен, как всякий хорошо сложенный юноша. Ох уж эти поборники ширинок! Не Буонаротти ли был первым, кто жестоко посмеялся над ними? И не они ли отомстили ему, испортив великие образы Сикстинской капеллы [92] Фреска с изображением Страшного суда в Сикстинской капелле, в Ватикане, создавалась в 1534-1541 гг. В 1558 г. поборники начинающейся Контрреформации поручили ученику Микеланджело Даниэле ди Вольтерра пририсовать на всех фигурах набедренные повязки или скрывающие их наготу драпировки. ? На Страшный суд, дескать, все должны явиться хотя бы в плавках! Какое неотмирно-наивное благомыс-лие! Пусть, дескать, никого не опускают в могилу, не препоясав ему прежде чресла! Иначе, неровен час, Небесный Судия испугается, увидав то, что сам же и сотворил... Я сейчас вне себя. Я - отщепенец. Я больше не нахожусь во времени, которое меня омывает. Я из него вытолкнут... или провалился вниз. Я больше не разделяю безумия наза-рейцев [93] «Назарейцами» называли группу немецких художников, которые пытались обновить живопись в религиозном духе, опираясь на работы старых немецких и итальянских мастеров. В 1809 г. они создали «Союз Святого Луки», куда входили Фридрих Овербек, Франц Пфорр, Людвиг Фогель, позже -Филипп Фейт, Петер фон Корнелиус и др. , враждебных человеческой плоти. Я - оттиск Гари. Как если бы на лист бумаги посадили чернильную кляксу, а потом согнули лист пополам. Клякса бы растеклась, превратившись в подобие географической карты. Она раздвоилась бы, существовала бы слева и справа от сгиба.--