Андре Бринк - Перекличка

— А разве ты не хотел жениться на ней?

— Конечно, хотел. Но не… но не для того, чтобы делать это с ней.

— Не понять мне тебя, Николас. Вы, белые, вечно все запутываете.

— Помоги мне, мама Роза! Что скажут отец и мать, если узнают, что я сплоховал?

— Ничего ты не сплоховал. Нагляделась я на вас с Галантом, когда вы были маленькими. У тебя все что Надо, не хуже чем у него. Думаешь, я не знаю, чем вы занимались у запруды?

— Но что же тогда со мною?

Я попыталась помочь ему снадобьями, травами, которые даешь старым мужчинам, и сказала, чтобы он пил их вместе со стаканом бренди на ночь. Где не выручат травы, поможет бренди. И какое-то время думала, что дела у них пошли на лад. Но вскоре он заявился опять.

— Только одно средство могу я придумать, — сказала я наконец. — Эдакая болезнь находит порой на белых мужчин. Должно быть, ваши женщины не слишком глубоки. Корням мужчины нужна вода, та, что в глубине женщины, а у белых женщин эта вода, похоже, есть не всегда.

— Так что же мне делать?

— Смочи свои корни в черной женщине. Это даст им силу и жизнь.

— Не хочу! Это ведь грех.

Я только пожала плечами.

— Не хочешь так не хочешь. Но тогда нечего ходить ко мне и жаловаться.

— Библия запрещает это.

— Выходит, ты думаешь, что твой отец мог делать то, что запрещает Библия?

— О чем это ты?!

Он уставился на меня так, словно его лягнула кобыла.

— А кто, ты думаешь, сделал твоего отца таким мужчиной, каков он есть?

Может, не по-доброму было говорить ему такое. Но ему надо было знать.

— Я не всегда была такой, как теперь, — сказала я. — Теперь я просто старая сушеная фига. Но когда я была молодая, у меня было тело хоть куда. И твой отец приходил ко мне.

Он убежал от меня в такой спешке, точно я была заразная, спотыкаясь и чуть не падая на бегу. И больше не приходил. Но я-то не слепая. И не глухая тоже. И когда он начал по ночам наведываться к Лидии, я поневоле усмехалась в душе. А когда родился первый ребенок, решила, что он и вовсе скоро выздоровеет. Но чего я уж никак не ожидала и что меня тревожило, это то, как его жена стала обращаться с Лидией. Что эта несчастная безумная женщина могла понимать в том, что хорошо, а что плохо? За что ее так? Но Сесилии перечить не стоило, она порой бывала по-настоящему жестокой.

Беспокоил меня по-прежнему и сам Николас. Вскоре стало ясно, что дело тут не только в корнях. С отцом-то все было куда проще. Влага из лона женщины быстро его вылечивала. Но влага, нужная Николасу, была иной — куда глубже, темнее и опаснее. Поток, который, я чувствовала, начал набухать под почвой нашей фермы еще задолго до того, как разразилась гроза. Невидимый поток и оттого особенно зловещий. И разве я могла преградить ему путь?

С Галантом тоже было не легче. Как-то ночью я нашла его в вельде, он швырял камни в темноту. В вельде, далеко от фермы, в том каменистом месте, куда на заре мира упали камни, свалившись с гор. Я долго стояла и следила за ним, а он меня не замечал. Поднимет камень и швырнет, поднимет и швырнет со всей силы, и так без конца, пока из горла не начали вырываться хрипы.

— Что ты делаешь, сынок? — спросила я, подходя к нему.

Он резко, будто испугавшись, обернулся и отер пот с лица.

— Ничего, камни бросаю, — угрюмо отозвался он. — А что, нельзя?

— Тебя кто-то обидел? — спросила я. — Кто?

Я знала, конечно, но решила, что лучше, если он скажет сам и облегчит душу.

Он поднял еще один камень и разбил его вдребезги о большой валун, в темноте взметнулись искры.

— Поосторожнее, — предупредила я. — Стоит такому камню отлететь назад в тебя, и ты будешь мертвехонек.

— Ну и что с того? — Он швырнул еще один камень.

— Пойдем со мной, Галант. Я напою тебя чаем. Это успокоит тебя.

— Нечего меня успокаивать.

Я уселась в стороне, подальше от его злобно летящих камней, поджидая, когда он выпустит из себя всю ярость. Он бросал и бросал до тех пор, пока уже и руки не мог больше поднять, а это немало, потому как Галант хотя и худущий, но крепкий, как кремень.

Швыряя камни, он кричал и ругался так, что мне казалось, будто в воздухе запахло серой, словно тут ударила молния. И вдруг я услышала, как он плачет. И даже когда остановился, задыхаясь от изнеможения, то все еще продолжал рыдать.

Наконец я снова заговорила с ним:

— Пойдем ко мне в хижину, Галант.

На этот раз он подчинился, совершенно измотанный, опустив плечи и понурив голову — весь задор вышел из него. Он что-то снял с дерева и перекинул через плечо, будто пустой мешок, потом догнал меня, и мы направились к моей хижине. В свете очага я увидела, что это был совершенно новый плисовый жакет.

— Откуда это у тебя? — спросила я. — Неужто старый Дальре сшил его для тебя?

Как раз тогда этот иссохший старикашка, портной и сапожник, поселился на ферме у Николаса. Помня Галанта с тех пор, как кормила его грудью, я знала, что то была его первая в жизни обнова: обычно он получал обноски Николаса, благо они были одного роста и телосложения.

— Николас дал, — буркнул он, бросая жакет на пол в угол. — Должно быть, чтобы откупиться от меня.

Он вытащил из кармана кусок жевательного табака — я снова подивилась, откуда у него табак, но спрашивать поостереглась — и сунул его за щеку, а я тем временем подвесила над очагом котелок с бушевым чаем.

— За ребенка? — спросила я, не поднимая глаз.

— Да. — Он сплюнул. — Дал мне сегодня днем. Не сказал ни слова, но я-то знаю, что за ребенка.

Я продолжала возиться с котелком, подкидывая в огонь дрова, дуя на угли и помешивая чай.

— Галант, — сказала я, понимая, что сейчас должна говорить со всей осторожностью, — какой смысл жить с такой бурей в душе? То, что случилось, ужасно, но все позади.

— Ничто не позади, — ответил он из темноты, тяжелой от дыма. — Вот что я тебе скажу, мама Роза. Ничто никуда не уходит. Все остается возле тебя, вроде камней на земле. Об один споткнешься. Другие поднимешь и отшвырнешь. Но все остается тут. Все и навсегда.

— Трудно жить с таким мыслями, Галант. — Я налила ему чай покрепче, какой люблю сама и какой ему сейчас был нужен.

— Я готов покориться всему, что бы ни случилось, мама Роза, — мрачно продолжал он. — Мы уже взрослые. Наше время уходит. Но есть ведь и дети. А где мой ребенок? Когда я отправлялся в Кару, чтобы пригнать коров, Давид был здесь и с ним все было в порядке. А когда вернулся, его уже похоронили. Бет говорит, что он заболел. Говорит, что умер от болезни, а не от битья. Скажи мне правду, мама Роза. Мне надо знать правду.

— Бет — жена тебе. Коли она говорит так, то надо ей верить.

— Но я спрашиваю тебя.

— Меня не было поблизости, когда это случилось.

— Никто не хочет сказать мне. Все боятся.

— А с Николасом ты говорил?