Андре Бринк - Перекличка

— Даже если бы он не приказал тебе, ты все равно заявилась бы сюда, — сказала я, сама не зная почему.

А затем безвольно поднялась на ноги. Мы обе молчали. Галант тоже не произносил ни звука. Мы стояли над его распростертым телом, не сводя глаз друг с друга. Наш безмолвный поединок был исполнен той неистовой внутренней силы, которая может вспыхнуть только в схватке двух женщин.

Надо было что-то сказать, но я чувствовала, что голос беспомощно бьется у меня в горле, как птица, пытающаяся вырваться из силка. Наконец я бессвязно пробормотала несколько первых пришедших мне в голову фраз и вышла. Она их, думаю, даже не расслышала.

— Бери его. Приглядывай за ним. Никогда никому не позволяй делать с ним такое.

Вот что сказала мне эта женщина. Но я не знала, можно ли ей верить, с белыми надо всегда быть начеку. Вечером они читают тебе Библию, а на следующий день снова берутся за свое. Лучше уж и вовсе не верить им и полагаться лишь на себя. Из дверей конюшни я видела, как она шла по двору мимо бааса Николаса, который стоял возле загородки для цыплят: он что-то сказал ей, но она молча прошла мимо. Тогда я и подумала, что она, должно быть, говорила искренне. И все же я обождала, пока баас не ушел в дом, и только потом решилась пойти к Галанту.

— Подняться можешь? — спросила я.

— А с чего ты взяла, что не могу?

И все же мне стоило немалого труда поднять его на ноги, а по дороге к хижине пришлось то и дело останавливаться передохнуть. Хорошо, что Бет была на кухне, не хватало только, чтобы она попалась мне на глаза. Остальные рабы молча держались в сторонке, словно им было совестно глядеть на нас. А по мне, так оно было и лучше, ведь мне казалось, будто не Галанта, а меня выставили напоказ, будто это я тащусь голая по двору. Да и к тому же теперь за него отвечала я, а не они.

— Эта женщина была добра к тебе, — сказала я, когда мы остановились передохнуть возле хижины.

— Какое мне до нее дело?

— Пошли. Тебе нужно лечь.

— Со мной все в порядке.

Упрямец. Сам не понимал, что говорил. Когда я помогла ему улечься на матрас, он снова потерял сознание, и пришлось окатить его водой, чтобы привести в чувство. Поудобнее устроив его, я послала одного из парней, кажется Роя, к маме Розе за снадобьями. Я видела, что дело плохо. Незадолго до заката она сама пришла к нам, чтобы поглядеть на него. Она принесла кожаный мешок с мазями и снадобьями, и вскоре вся хижина наполнилась запахами камфары, льняного и касторового масла, голландских капель, меда и трав и каких-то неведомых отваров, готовить которые умела только она. Но ей и этого показалось мало, и чуть погодя она поднялась и вышла из хижины.

— Куда это ты, мама Роза? — спросила я.

— Пойду попрошу у Николаса бренди. Галанту нужно выпить.

— Не надо одалживаться у них. Я ничего не хочу просить.

Но она и слушать меня не пожелала. А может, и к лучшему, потому как после бренди он уснул. И лишь тогда, что-то с облегчением ворча, мама Роза отправилась к себе. Вскоре заявилась Бет после вечерней уборки в доме — хозяйка ни за что не ляжет спать, пока все не будет прибрано, — но я встала возле двери и преградила ей дорогу.

— Отправляйся ночевать в другое место. Я сама буду присматривать за Галантом.

Она покорно ушла. Позади был дурной день, она, верно, тоже понимала, что одной искры довольно для того, чтобы вспыхнул пожар. Когда она ушла, на двор наконец-то опустилась тишина. Только иногда лаяла собака или же словно нехотя поскуливала и принималась что-нибудь грызть, или вдруг доносился беспокойный шорох из крааля, но потом снова все затихало. Вдалеке порой слышался вой шакала, звук, который быстро разливается в ночи и высасывает ее. И больше ничего. Тишина тяжело нависла над миром. Но что мне до нее? Фонарь на крюке светил ровным слабым светом. Галант спал. Я молча сидела возле него, все еще боясь поверить, что он наконец со мной.

С того самого дня, когда хозяйка привезла меня на ферму, я приметила его. Может, и потому, что он держался в стороне и никогда не приставал ко мне. Все остальные, и старые и малые, от стариков Онтонга и Ахилла до молодых парней — бахвала Тейса и маленького Роя, у которого ничего еще толком и не получалось, — липли ко мне день и ночь. Поначалу я думала, что, стоит притвориться, будто я берегу себя для Абеля, к его женщине никто приставать не станет. Но я не могла ему довериться, больно уж он бегал за женщинами. Да и мне не хотелось просто так отдаваться мужчине. До сих пор я лишь одному мужчине охотно дарила себя, Луису, с которым мы работали у старого бааса Яна дю Плесси. Потом его продали, я осталась с ребенком, но и ребенок вскоре умер от горячки. Тоска по Луису иссушила меня. А когда я наконец оправилась, то решила, что больше ни один мужчина не будет владеть моей душой. И потому даже радовалась, что Галант не замечал меня. Я понимала, что ему мне было бы отказать непросто. Я желала его, мне не стыдно признаться в этом, но и боялась тоже — тогда, я знала, река выйдет из берегов, разольется, вырвет меня с корнем, унесет и выбросит на какой-нибудь пустынный берег, о котором даже подумать страшно. Я боялась этого потока. Но и понимала, что его ничто не удержит, он нахлынет на нас, раньше или позже. И когда ной Эстер поглядела на меня в тот день и сказала: «Бери его. Приглядывай за ним», я поняла, что поток вот-вот выхлестнет наружу. И успокоилась. Я по-прежнему испытывала страх. Но и страх был теперь мне не страшен. И я не просто смирилась, а была готова отдаться и подчиниться этому потоку.

Всю ночь напролет я сидела возле него, отирала ему лицо, когда он потел, а когда он стонал во сне, накладывала на раны мази, которые оставила мама Роза, легко, осторожно и нежно касалась кончиками пальцев его тела, чтобы успокоить и охладить огонь, сжигавший его. Если его бил озноб, я укрывала его кароссой, а когда он начинал метаться в жару, снова раскрывала и обтирала мокрой тряпкой его голое тело.

Наконец лихорадка вроде бы поутихла, и он погрузился в глубокий и спокойный сон. А я все сидела и молча глядела на него с радостью и удивлением. Все, что я когда-то знала, промелькнуло у меня в голове; казалось, я не смогу двинуться дальше, пока не управлюсь с этими воспоминаниями. Ферма, где я родилась, возле Бред Ривер, люди, которых там знала. Тот далекий день в Ворчестере, когда нас с матерью продали в уплату за хозяйские долги. Долгое путешествие в фургоне бааса Яна на его ферму Буффелсфонтейн, дорога через горы и затем сюда, в Боккефельд. Хозяйка Сесилия, которая всегда была добра ко мне, дарила свои старые платья, учила шить и вышивать тамбуром, готовить и штопать и подолгу читала мне каждый день после обеда Библию, пока я, устрашившись серного пламени в аду, плача и скрежета зубовного, не согласилась, чтобы меня крестили в Тульбахе накануне рождества. А потом Луис. И вскоре хозяйка потребовала, чтобы я приехала к ней в Хауд-ден-Бек, потому как другим рабам она не доверяла. Но сейчас в хижине Галанта все былое казалось каким-то далеким, словно все, что было до сих пор, происходило лишь затем, чтобы подготовить меня к этой ночи. Вокруг нас лежала бескрайняя тьма, а в этой чуть освещенной хижине мы притаились, словно дети, укрытые в лоне огромной черной матери. Словно всему на свете еще предстояло родиться заново.