Андре Бринк - Мгновенье на ветру

Они в молчании глядят на нее, вбирая в себя глазами спекшуюся мертвую землю, маленькие смерчи белой пыли, которые ветер несет по равнине и вдруг швыряет в белесое небо, прижавшиеся к земле серые кустики, камни, красноватые холмы, похожие на гигантских окаменевших ящериц, огромные голые пространства, мглу, затянувшую горизонт.

Они не смотрят друг на друга, не произносят ни слова. Широко открытыми глазами глядят они перед собой.

Повернуться и уйти нельзя. Обратно пути нет. Надо идти вперед…

— Я выхожу замуж за Эрика Алексиса Ларсона, — объявила она за ужином.

— Ни за что! — вскричала мать. — Это безумие, неслыханное безумие!

— Пусть безумие, я все равно с ним еду.

— Ты отец, Маркус, запрети ей, — приказала Катарина мужу. — Что скажут наши друзья? Женщина отправилась в пустыню!

— А почему бы женщине не отправиться в пустыню? — возмутилась Элизабет. — Почему ей на все наложен запрет? Разве быть женщиной зазорно?

— Я вышла замуж за человека, который лишен честолюбия, — с безмерной горечью сказала мать. — Похоронила двоих детей, двух сыновей, — ах, будь они живы, все сложилось бы совсем по-другому. Пережила в этой стране столько горя, столько лишений… Но ты, Элизабет, ты выросла в приличной семье, ты так избалована жизнью, все тобой восхищаются, берут с тебя пример.

— Можно подумать, я собралась не в обыкновенное путешествие по пустыне, а в преисподнюю…

Какое счастье дарят руки, как они прекрасны, когда возвращаются из путешествия по стране любви. Элизабет сидит, привалившись спиной к каменистому склону бугра, где они отдыхают в послеполуденной тени, и рассматривает руку Адама, положив ее себе на колени. Ведет мизинцем по линиям ладони — как жалко, что она не умеет гадать по руке. Кстати, что ей там предсказывала цыганка в Амстердаме? Сколько здесь линий, одна из них линия жизни, другая — линия любви, третья — линия судьбы, которая же обрывается так резко? Она с безысходной любовью прижимает его ладонь к губам, готовая заплакать. Любовь и страдание, вот что ей предстоит отныне. На это путешествие нас обрекла судьба, и каждый из нас огромен, как пустыня, в каждом — бесконечность, непостижимость. Мелкие подробности для тех, кому довольно фактов и улик…

На шкурах в ожидании осмотра разложено содержимое их узлов:

— 2 кароссы;

— 2 фартука;

— 2 бурдюка;

— 3 полых страусиных яйца;

— 1 охотничий нож;

— 1 пистолет и немного пороха;

— 6 стрел в колчане;

— 1 ассагай;

— 2 посоха;

— 1 помятый котел;

— 1 трутница;

— небольшая коллекция морских раковин, некоторые из них разбиты;

— 3 мешочка целебных трав;

— 1 мешочек меда;

— запас клубней, луковиц, корневищ и съедобных листьев;

— 1 платье, сшитое в Капстаде.

— Разве здесь можно выжить?

— Одному — нет. Но вдвоем…

Мы должны, должны выжить в этой стране, которая ничего не скрывает, — красной, бурой и белой вблизи, изжелта-серой издали, с синеватыми холмами на горизонте. Гранитные глыбы, юркие суслики, похожие на высохший сучок богомолы, черепахи. В небе неизменные грифы, мохнатые пауки среди чахлых низкорослых агав и алоэ, смерчи, чистые белые кости. Невыносимый зной и лютый холод. Через час после восхода солнце выжигает глаза, точно раскалившийся добела уголь, ручьями льет пот, промывая борозды в слое пыли, который покрывает кожу, на землю невозможно ступить, от нее пышет жаром, во рту пересохло, язык распух. Но стоит солнцу зайти, и сразу становится так холодно, что нужно надевать кароссы, и все равно зуб на зуб не попадает.

…Старый бушмен нашел его на высохшем, растрескавшемся дне иссякшей речки, где он умирал от жажды, и, став на колени возле подземного источника, принялся высасывать из-под пыли воду пополам с глиной и выливать ему в рот. Вода, жизнь… А потом бушмен исчез, растворился в дрожащем мареве, в руках лук, колчан со стрелами за спиной. Чудо — из камней и высохшей земли появилась вода, но Адама поразило другое: эту воду дал ему бушмен, презренный кочевник, внушающий ужас враг с луком и стрелами. И когда потом старуха спасла ему жизнь, разве он мог ее бросить, разве мог не позаботиться о ней, не отвести обратно к людям ее племени?

Под запекшейся коркой на дне пересохшего озера драгоценная соль, они собирают ее в мешочек, теперь будет, чем солить мясо, он показывает ей темные сужающиеся кольца, которые оставила вода.

— Но здесь никакой воды нет, — возражает она. — Глина даже не влажная.

— А вот увидишь.

Он, улыбаясь, берет ассагай и начинает рыть. Полфута, фут, два фута, а земля все такая же сухая и твердая, точно камень… но вот он докопал до более мягкого, рыхлого слоя, и скоро комья становятся влажными. После целого дня неустанных трудов он достает из глубины колодца черепаху-самку с полным брюшком яиц, она опустилась в глубину, надеясь дождаться там сезона дождей. Ну вот, теперь у них есть еда на завтра, может быть, даже удастся растянуть ее и на послезавтра.

Элизабет глядит на Адама: он стоит на коленях и счищает с панциря мясо; прямо против него опускается солнце, истекая кровью, точно растерзанный грифами труп. У Адама такой вид, будто он молится.

Мы выживем, мы непременно выживем. Все одолеем и вернемся домой. Именно это начертано на твоей руке. Никогда нельзя терять надежду.

В предрассветной темноте они вдруг начинают ощущать, что происходит что-то необычное. Сначала они ничего не слышат, просто чувствуют, что земля едва заметно дрожит, будто от глубинных толчков. Адам садится, потом снова ложится и прижимает ухо к земле. Он делает ей знак рукой, и она тоже начинает слушать. К дрожи постепенно присоединяется гул, пока еще такой слабый, что слуху его не уловить, отзываются на него лишь голова и кости.

— Что это? — спрашивает она.

Адам качает головой. Кажется, он догадался, но уверенности пока нет. На равнине светает. Вдали по-прежнему раскатывается глухой гул.

Когда поднимается солнце, они уже ясно видят на горизонте огромное облако, оно лениво, нехотя ползет с юга и наконец застилает полнеба.

— Дым? — спрашивает она. — Но что же может гореть на этих равнинах?

— Нет, это пыль, — говорит он.

Он снова прикладывает ухо к земле и слушает так долго, что она начала волноваться.

— Что же это все-таки такое? — допытывается она.

— Скорее, — говорит он с неожиданной энергией и вскакивает. — Помоги мне. — Он начинает связывать узлы, его пальцы никак не могут справиться с ремнями.

— Адам, что случилось? — требовательно спрашивает она.

— Газели перекочевывают на другое пастбище.

— Но как же…

— Времени в обрез. Нужно забраться вон на тот бугор.

Завтракать некогда. Они отправляются в путь и идут к узкой каменистой гряде в полумиле от того места, где ночевали под своими кароссами.