Андре Бринк - Мгновенье на ветру

Кочевников было человек пятьдесят или шестьдесят: худые, низкорослые, серые от пыли, за ними шло стадо коров и овец, бежали бесчисленные собаки. У овец был еще довольно бодрый вид, они держались благодаря запасам сала в курдюках, а вот коровы совсем заплошали.

Кочевники растерялись и насторожились, увидев путников, но когда Адам обратился к ним на их языке, зловещие морщины на задубелых лицах разгладились, люди весело заулыбались. Все разом заговорили, Адам переводил их слова Элизабет, а те из готтентотов, кто знал немного по-голландски, болтали прямо с ней.

Да, они ходили в Капстад, вот бусы и монеты, которые они там получили, глядите; выменяли они еще бренди и табак, но их не осталось, все выпили и выкурили. Теперь вот движутся на север, кто-то сказал им, что в месяце пути через сухие земли лежат хорошие пастбища.

— Идемте с нами, — предложили кочевники. — Там, где мы были, очень плохо.

— Нет, нам нельзя, — тотчас же вырвалось у Элизабет. — Мы должны вернуться в Капстад.

— Должны? — удивились готтентоты. — Кто вас заставляет?

— Мы уже так давно идем, — попыталась объяснить она.

— Но мы тоже когда-нибудь пойдем в Капстад, — стал уговаривать ее один из готтентотов. — Дождемся дождей и пойдем. Тут хорошо будет идти, увидите. Месяцем раньше, месяцем позже — не все ли равно?

— Нет, нам нельзя…

Он равнодушно пожал плечами — дело хозяйское.

— Вы не понимаете, — сказала она.

— Это верно, — согласился он, — не понимаю. — И вдруг сощурил глаза. — Почему белая женщина идет пешком и в таком виде? — Он, не скрывая любопытства, разглядывал ее увядшую грудь, торчащие ребра. В глазах его не было желания, а у нее даже не шевельнулась мысль, что надо бы прикрыться. Какая, в сущности, разница?

— Ладно, — произнес наконец готтентот, прищелкнув языком, и плюнул на землю. — Подумайте, решите, как вам быть, а потом скажете нам. Мы будем здесь ночевать.

Женщины отправились собирать дрова. К закату из вельда примчались собаки, кто-то из них принес в зубах бурундука, другие черепаху, третьи зайца. Но на этот раз у собак не отобрали добычу и разрешили съесть самим, потому что мужчины ради такого торжественного случая закололи захиревшего быка. И все племя собралось вокруг костра, все ели и пили, весело болтали, смеялись.

Элизабет сидела чуть поодаль и, погрузившись в свои мысли, рассеянно слушала чужую речь.

После ужина готтентоты достали музыкальные инструменты и в лунном свете пронзительно запели бамбуковые флейты, полилась унылая жалоба свирели, загремел барабан. Люди передавали друг другу калебасы с хмельным пивом, громко смеялись, хлопали в ладоши. Молодежь начала плясать, а старшие сидели у костра, окутанные клубами пыли, любовались пляской и поощряли танцующих одобрительными возгласами. В бешеном вихре подскакивали и отлетали передники, земля дрожала под ногами пляшущих.

Элизабет сидела и смотрела, завороженная чужим весельем, и не могла поверить, что такое буйство и безудержность возможны среди безмолвия и однообразия этих равнин. Днем, при солнце, люди едва держались на ногах, измученные зноем и липкой пылью, сейчас, во тьме, они вернули себя к жизни пляской, их музыка и смех изгнали царящую здесь тишину, они поют и пьют кислое пиво, и это пиво питает их экстаз. А завтра — завтра будут те же тяготы и труд.

Завтра караван пойдет дальше. Она будет стоять рядом с Адамом и глядеть, как удаляется облако пыли, слушать, как затихает шум и наконец замрет вдали. Потом уляжется и пыль. И все станет в точности таким, как было раньше: он, она и вокруг только свет и пространство, только совершенная, беспримесная боль. Но сейчас им будет еще тяжелее, потому что отныне их будет преследовать воспоминание о сегодняшнем вечере.

Может быть, повернуть вспять и пойти вместе с племенем? Среди людей они не погибнут. У готтентотов есть мясо, есть кислое молоко, много меду, у них смех, разговоры. Пусть даже они придут в Капстад через год — какая разница? Ведь впереди целая жизнь.

Как, повернуть вспять и идти той же страшной дорогой? Нет, об этом Элизабет не могла даже помыслить, она слишком устала. Пусть ее пощадят, она не хочет принимать решения. Никогда еще Капстад не был так близко. Он снова вошел в их жизнь: его непостижимым образом вернула встреча с готтентотами. Эти бусы и медные монеты им дали в Капстаде, месяц назад эти люди были там. Они видели дворец с его пятью массивными башнями, просторную площадь, где стоит виселица, каналы, спускающиеся от Гееренграхта к морю, видели Гору, с вершины которой Элизабет глядела на раскинувшийся внизу синий океан, на выбеленные дома под тростниковыми крышами, янтарными, бурыми или даже черными от старости, дома, которым не страшна ярость юго-восточных ветров. Видели, как в гавань входят рыбачьи лодки, нагруженные сверкающей на солнце рыбой, как подплывают баркасы, которые везут с острова Роббен сладкий инжир и кристально чистую воду из колодца, песчаник из карьеров для строительства домов, видели, торжественный выезд губернатора и советников, ее отца в карете, Phoenicopterus ruber, рабов, зачерпывающих воду в фонтанах возле тенистого парка, видели мельницы, шелковичные деревья…

Капстад — не мираж, он есть, он существует, он всего в нескольких неделях пути. Готтентоты его видели, вон они пляшут, и в глазах у них еще стоит ее Капстад.

Долго еще продолжалось веселье, но наконец все улеглись спать вповалку на земле, Элизабет с Адамом стиснули в темноте тела каких-то незнакомых людей. Она вдыхала вонь прогоркшего сала, которое они смешивали с порошком из листьев баку и обмазывали себя с головы до ног. Но разве ее собственный запах лучше? Она прижалась в полусне к лежащему рядом телу, не думая о том, кто это, да и не все ли равно, ночь такая холодная, а они лежат рядом и согревают друг друга, все эти свернувшиеся калачиком люди…

Среди всех этих темных тел в темноте он безошибочно нашел ее, обнял и прижал к себе… Я люблю тебя больше, чем свою жизнь. Все, что у нас с тобой есть, — это единственный миг близости, который дает нам ночь: вот мое тело, вот я, возьми меня. Я хочу слышать твой шепот у моего уха, вонзи мне в плечо свои маленькие белые зубы, заглушая стон наслаждения. Роди мне сына, и пусть он когда-нибудь станет свободным. В твоих удлиненных глазах — видения Явы, на твоем-быстром влажном язычке имена ее вулканов и рек, в твоем имени заключено мое спасение, в твоей тьме я прозреваю и вижу, что избавление возможно. Завтра я буду ждать тебя возле калитки, а потом кто-то скажет, что тебя продали и взяли хорошую цену. Все это ждет меня завтра, завтра я потеряю тебя навеки, но сейчас, этой быстротечной ночью, ты принадлежишь только мне…

… — Ну что, идете с нами? — спросил их утром готтентот, когда все племя уже собралось в дорогу и сгоняло овец и коров!