Мулуд Маммери - Избранное

— Кого?

— Двух ребятишек.

— Конечно. Они знают пустыню.

Ему показалось, что Амалия уловила ложь в его словах.

— Вечно одно и то же.

— Что именно? — спросил Мурад.

— Сколько бы мы ни ломали себе голову, выдумка куда беднее действительности.

— Ты хочешь сказать, что…

— Я хочу сказать, что твой переход через пустыню, тот самый, который ты сочинил для своей газеты, по сравнению со всем этим — благостная камерная музыка.

— Что же ты в таком случае скажешь, когда увидишь Ба Салема?

— Кто это?

— Один друг из Тимимуна.

— Чем он занимается?

— Возделывает свой сад.

— Вряд ли это может быть хуже, чем история с матерью Ахитагеля.

— Не знаю. Тут совсем другое.

— Ты не хочешь рассказать заранее? Возможно, это смягчит удар.

Они отгребли с поверхности горячий песок, чтобы найти в глубине слой попрохладнее, и легли.

У Ба Салема был сад по соседству с пальмовой рощей Тимимуна. Под пальмами он выращивал помидоры, перец, а на берегу оросительных каналов — бороздки ячменя. Но больше всего он гордился подсолнухами, которые привез из Орана много лет назад. Другие садоводы спрашивали его: «Какой от них прок?» Ба Салем не мог им ответить, что никакого, зато часами любовался, как они вращаются на своем стебле вслед за солнцем.

Водился за Ба Салемом еще один грех — любовь к ахеллилю [110] Ахеллиль — праздник с песнями. . Саду он отводил ровно столько времени, сколько требовалось, то есть от зари до заката солнца. Но ночами, а часто, бывало, и днями, когда случался праздник или же встречались приятели (а у Ба Салема их так много, что можно подумать, будто в Гураре живут одни только приятели Ба Салема), он уходил петь на ахеллили, которые длились иногда по нескольку ночей. Ахеллиль — все равно что подсолнухи: проку от него — никакого, но Ба Салем не мог жить без него, и если он вернулся из Орана, то только потому, что в Оране не было ахеллилей.

Его жена и дети редко ели досыта, но ведь это был общий удел, и все-таки они гордились им, потому что на многие километры вокруг, от Тимимуна до затерянного в дюнах селения Гурара, ахеллиль не был воистину ахеллилем, если Ба Салем не возглавлял хор.

Его любили, но, надо сказать, и побаивались, потому что никогда не знали, чего от него ждать, какое употребление найдет он несметному множеству пословиц, поговорок, присловий и стихов, которые умудрялся держать в голове, — утешительное и доброе, что чаще всего и бывало, или же, как иногда случалось, злое. Женщины издалека узнают его долговязую фигуру и молят аллаха, чтобы Ба Салем оказался в добром расположении духа. Ибо порой стоит ему увидеть одну из них, как он тут же выдает какую-нибудь пословицу и, не дожидаясь ответа, уходит. Женщина, оставшись одна, плачет, потом набрасывает на голову свое голубое покрывало и рыщет по всему селению в поисках противоядия. У мужчин и женщин, особенно у таких искусных, как, например, Белькир или Мерием, она выспрашивает, не знают ли они присловья, которым можно было бы ответить на то, что ее гложет, и, когда находит искомое (скажи ему: «Ба Салем, пресное кушанье требует соли, но как быть, если соль несоленая?»), начинает бегать по всем закоулкам, разыскивает Ба Салема, а отыскав, пустит меткое словцо, сразу почувствовав облегчение, по крайней мере на время, и бежит прочь, моля аллаха, чтобы следующая пословица предназначалась не ей; и так поступает любая женщина, любой мужчина селения. А между тем никто из них не хочет, чтобы с площадей и улиц старого городишки вдруг исчезла долговязая фигура, ибо они ее боятся, это истинная правда, однако что такое страх перед Ба Салемом? Это одна из радостей жизни.

Амалии этого никогда не понять: как можно плакать из-за какой-то там пословицы? Подумаешь, набор слов, употребляемых по любому поводу, какой в них толк? Сама она, во всяком случае, плакала не больше трех-четырех раз за всю жизнь: в тот давний день, когда ей не купили конструктор, «потому что она девочка», потом — когда ее бросил Люк: ей было восемнадцать лет, и еще — когда патрон отменил в последний момент поездку в Катманду, куда она должна была лететь от газеты. В остальном же ей случалось плакать, только когда она чистила лук.

Ба Салем возвращался с праздника незадолго до рассвета и чувствовал себя очень усталым. Разговаривал тихо. Жена его уже была на ногах, собираясь идти в сад вместе с ребятишками. Для пущей важности она ворчала на него. Он говорил только: «Творец печется о своих созданиях, не забудь полить подсолнухи», затем растягивался прямо на песке, в самом дальнем углу дома, и сразу же засыпал.

Но вот однажды, вернувшись из сада, жена Ба Салема стала кашлять кровью. Он сказал: «Ты вспотела и выпила холодного». На другой день спозаранку она отправилась в сад вместе с Ба Салемом. Глаза ее блестели на темном лице, и она все время покашливала. Когда солнце поднялось высоко, она опять начала кашлять кровью. «Рана снова открылась, — сказал Ба Салем. — Когда вернемся домой, свари себе отвар из тмина».

Отвар не помог. К вечеру у Уды начался сильный жар. Старший из ребятишек сказал: «Надо отвести ее в больницу». Она сначала отказалась: «Не хочу умирать в больнице, хочу умереть дома», но кашель все не унимался, а кровь становилась обильнее и гуще, и она согласилась пойти в большое строение, расположенное по другую сторону дороги, как раз напротив кладбища Сиди Османа.

Ба Салем перестал ходить по ахеллилям. Утром он отправлялся в сад вместе с ребятишками, а вечером шел с ними в больницу. Они приносили финики, сухарики, квашеное молоко.

Однажды санитарка сказала им:

— Она страдает от недоедания.

— Что это значит? — спросил Ба Салем.

— Недостаточно ест.

— Едим мы как все.

— То-то и оно, — сказала санитарка.

Старший сын спросил:

— Она выздоровеет?

— Теперь все выздоравливают, от туберкулеза больше не умирают. Только твоя мать старая, она сама истощена, да еще должна кормить ребенка, которого носит. Как только родится ребенок, мы будем ее лечить.

Ждать оставалось недолго: Уда была на восьмом месяце. Теперь она ела досыта, но каждый вечер у нее начинался жар. Санитарка сказала Ба Салему, что ему вовсе не обязательно приходить в больницу каждый день, да еще со всем выводком ребятишек: он мешает работать, к тому же для посещений отведены специальные дни. Ба Салем стал навещать Уду только два раза в неделю, а остальные дни посылал кого-нибудь из ребятишек справиться о здоровье матери, ибо, как говорится в пословице: «Никогда не противься воле властей и святых».

Но, несмотря на уход и хорошую пищу, Уде лучше не становилось. Когда начались первые схватки, она так ослабела, что у нее даже не было сил кричать. Схватки длились весь день, всю ночь и на следующее утро. Доктор вызвал Ба Салема и сказал ему, что придется делать кесарево сечение.