Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Месяц спустя, считая вредным для Мэрилин ее тесное общение с братьями Кеннеди и желая немного от нее отдалиться, психоаналитик посоветовал ей съездить отдохнуть в Мексику, прежде чем начать съемки «Что-то должно рухнуть». Она чувствовала в нем перемены, которые не могла определить точно, и начинала воспринимать его скорее как человека страстей, нежели как любящего спасателя. Характер их связи постепенно менялся. У них было в некотором роде одно «я» на двоих, одна бессознательная мысль, одна-единственная любовь, но любовь к себе.

У Мэрилин, как и у любой женщины, была собственная история любви. У каждого она своя. У некоторых таких историй несколько. У кого-то — бесчисленное множество. Или всегда одна и та же история? Не все можно описать. Как описать любовь, в которой каждый открывает в себе то, чего не знал раньше? Иногда от этого умирают. Да и могла ли эта любовь быть высказана? Есть слова, которые произносят, только когда они уже превратились в ложь: «Я люблю тебя». И другие слова: «Я тебя больше не люблю», — которые говорят, чтобы они стали правдой. «Я тебя люблю» — эту фразу никогда не произносят без того, чтобы она приняла другой — иногда единственный — смысл: «Люби меня!» Привязанность Гринсона обретала угрожающие размеры. Некое любовное безумие на двоих родилось из их отношений, становящихся все более близкими. Но эта любовь была страстью, с падениями, возобновлениями, тупиками, горькими слезами и мрачными радостями. Страстью в переносе. Если любовь всегда взаимна — каждый любит, чтобы его любили, — то страсть асимметрична. Как и влюбленный, человек, увлеченный страстью, любит любить. Но в тайных глубинах своей души он упивается ненавистью и наслаждается тем, что не любит, и, возможно, тем, что не любим.

Когда Мэрилин решила вернуться в Лос-Анджелес, сохранив за собой свою нью-йоркскую квартиру, это был уже не тот город, который она знала в детстве и юности. Шестимиллионный город стал похож на плоское, бесформенное существо, простирающее во всех направлениях свои бесконечные автострады, похожие на вены, наполненные тромбами автомобильных пробок, в медной дымке выхлопных газов. В каждом квартале мигали вывески закусочных в форме космических кораблей; сверкала неоном в ночи реклама круглосуточного супермаркета. На голливудских холмах предлагались квартиры в бетонном восьмиграннике «с видом на кино»; кварталы с виллами в средиземноморском стиле, принадлежащими звездам немого кино, уже тридцать лет прятались среди гигантских пальм и эвкалиптов.

После своего возвращения в Лос-Анджелес Мэрилин восемь месяцев прожила в квартире в доме № 882 на Догени-драйв, рядом с парком Грейстоун, к северу от Беверли Хиллз. Безликая квартира-студия с фамилией ее секретарши — Штенгель — на двери. Многочисленные переезды Мэрилин затрудняла необходимость каждый раз перевозить ее рояль, белый «Baby Grand». Она даже вспомнить не могла, в скольких домах, гостиничных номерах и квартирах ей довелось жить; общежитие Ассоциации молодых христиан в Голливуде и «Шато Мармон»; облюбованный проститутками ночной отель «Билтмор» и отель «Беверли Хиллз»; квартира рядом с железной дорогой в Ван Нуйсе и королевский номер на Манхэттене. Она ночевала в перестроенных гаражах и президентских апартаментах «Карлайла», но только не в своем собственном доме. «Суперздание без фундамента» — так она описала себя журналисту некоторое время назад.

В начале года Мэрилин купила себе дом в квартале Брентвуд, в западной части Лос-Анджелеса, преимущество которой заключалось в том, что ее продували океанские ветра и она сохранила облик пригорода. Квартал был особенно удобен, так как располагался посередине между студиями «Фокс» на бульваре Пико и домом ее психоаналитика в Санта-Монике. Она решила приобрести жилье после сеанса у Гринсона, когда он сказал, провожая ее до калитки: «Всего доброго. Хотите, чтобы вас проводили домой?» «Забавно прозвучало слово, домой»», — подумала Мэрилин. Она понимала, что у нее нет «дома» и никогда не было. Мэрилин ответила: «Вы знаете, недавно на приеме меня попросили подписаться в книге почетных гостей. Рядом с моим именем, которое я всегда пишу с некоторым колебанием, в колонке «адрес» я написала: «Нигде»».

Дважды побывав в психиатрических больницах и перенеся две хирургические операции, она мечтала теперь о собственном доме, причем именно таком, как у «него». Ведь единственным преимуществом дома, который Мэрилин приобрела по договору, подготовленному Микки Гудином, было то, что он представлял собой копию дома ее психоаналитика, хотя и был не таким красивым и не таким большим. Стилизованная гасиенда в простом и мирном районе, в глубине тупика. Она прожила там чуть менее шести месяцев.

Позади дома — маленький бассейн, газончик и несколько деревьев на наклонном участке, который заканчивался обрывом. Обстановка скудная. Фаянсовая плитка, маски на стенах, часы с маятником, подаренные Карлом Сэндбергом, разноцветная керамика и ацтекский календарь украшали холодные, словно незавершенные комнаты. Мебели было мало, как будто Мэрилин не была уверена ни в доме, ни в его обитательнице. В феврале она вместе с Юнис Муррей съездила в Мексику, чтобы купить там мебель в испанском стиле и обставить дом как уменьшенную копию дома своего доктора. «Уж его-то дом я хорошо знаю, — заверяла ее домоправительница, которая пристроила на работу по отделке дома Мэрилин своих зятя, брата и двоих друзей, — это я его ему продала».

Мэрилин понравился этот дом на Фифт Хелена-драйв, с темными балками на потолке, грубыми и без украшений. На террасе она чувствовала силу, исходящую от деревьев, которая напоминала ей надежность мужских рук, когда они обнимают, но не держат в плену. Ей нравились белые оштукатуренные стены, шероховатые, как руки матери, которая сама работает по дому. При входе в спальню ноги тонули в белом ковре. Гринсон сказал ей: «Юнис будет для вас ребенком, которого вы потеряли, мужем, с которым вы развелись. Присутствие Юнис будет материнским, а я живу рядом и буду защищать вас, как отец. Дом принесет вам спокойствие».

Мэрилин не считала свои дома, но за тридцать пять лет сменила пятьдесят семь пристанищ. На этот раз она нашла подходящий дом. Последний. Тот, из которого она никуда не уедет. Где ей больше не будет страшно.

Последний фильм по контракту со студией «Фокс», последний дом, чтобы угодить Гринсону, — она как бы переворачивала страницу, но это было хорошо. Наконец-то она может представить себе, что даже к Гринсону явится когда-нибудь на последний сеанс.

— Говорят, ты купила дом, — сказал ей Андре де Динс, когда встретил ее через некоторое время.