Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Вечером 19 июля Мэрилин пригласила к себе Дэниэла и Джоан, чтобы отпраздновать день рождения девушки и поблагодарить обоих за то, что они всегда были рядом в отсутствии их отца. Она была очень весела и призналась Джоан: «Знаешь, я могла бы описать свою жизнь одними названиями песен в моих фильмах. «Каждому ребенку нужен папа»; «Поцелуй»; «Когда любовь приносит несчастье»; «Брильянты — лучшие друзья девушек»; «До свидания, малыш»; «Когда получишь, что хотел, ты больше этого не хочешь»; «Зной»; «Ленивая»; «Река без возврата»; «Я подам жалобу»; «Один серебряный доллар»; «Эта старая черная магия любви»; «С любовью покончено»; «Хочу, чтобы ты меня любил»; «Сорваться с цепи»; «Мое сердце принадлежит папе»; «Безнадежно романтична»… Ну, хватит! Но теперь я больше не пою. Ни в фильмах, ни в жизни».

Джоан подумала, что она могла бы прибавить к своему каталогу «С днем рождения, Мэрилин», но ничего не сказала.

На следующий день Мэрилин легла в больницу «Ливанские кедры», на гинекологическую операцию. Некоторые говорили об аборте, другие о выкидыше. Она записалась под именем Зельды Зонк.

В тот день, когда Дэррил Зэнак стал президентом киностудии «Фокс», Гринсон провел с Мэрилин два сеанса — один в своем кабинете, другой у нее дома. Энгельберг сделал ей инъекцию снотворных. Кроме того, Гринсон прописал нембутал. По возвращении из Европы психоаналитик принимал Мэрилин каждый день. Она звонила ему беспрерывно, иногда в два, три или четыре часа утра. Она также звонила Бобби Кеннеди, с которым вновь встретилась месяц назад на званом вечере у Лоуфордов.

Когда анализ Мэрилин возобновился, Гринсону казалось, что ей стало лучше, хотя она все время говорила о разрыве, разлуке и одиночестве. Возможно, его впечатление было связано с чувством вины, так как он считал себя ответственным за ее увольнение «Фокс» в его отсутствие. Может быть, Гринсон также пытался успокоить себя, думая, что этому придет конец, что она выздоровеет, освободится, что она больше не будет нуждаться в нем по семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Узник, отпущенный под честное слово, как он говорил, вечный узник метода лечения, который он счел необходимым для нее и который, как постепенно выяснилось, оказался невозможным для него. Он понимал, что эта тревога, эта ожидание другого всем своим существом, это безмерное ожидание не есть ожидание настоящего человека, его, Ральфа. Мэрилин ждала даже не другого, безымянного, неизвестного. Она ожидала, что никто не ответит ее ожиданиям.

Может быть, Мэрилин притворялась, что ей лучше; угадывая его желание. Ведь она была актрисой, она умела играть счастливых девушек даже со своим доктором. Самое главное — не потеряться. На одном из сеансов она сказала: «Мне наплевать, что я умру, я знаю, что после этого вы мне позвоните».

Гринсон собирался в следующем месяце уехать в Нью-Йорк. Работа над книгой продвигалась слишком медленно с тех пор, как большая часть его времени и его эмоций были посвящены Мэрилин. Отчаяние было для нее единственным средством обеспечить себе присутствие другого человека рядом, и она стала кошмарной личностью, которая, невзирая на всю любовь, всю хрупкость и все великолепие, неумолимо его уничтожала. А что, если он не хотел быть уничтоженным?

В тридцать пять своих последних дней Мэрилин двадцать семь раз встречалась с Гринсоном и двадцать четыре с Энгельбергом. От того и другого она получила некоторое число успокоительных уколов или «инъекций молодости», о чем они не пожелали говорить во время расследования. Журналист из «Лайф», который брал у нее последнее интервью в начале июля, видел, как она прервала беседу, чтобы выйти на кухню, где Энгельберг сделал ей инъекцию, которая поддерживала ее в состоянии нездорового возбуждения до поздней ночи.

Мэрилин не приехала в Нью-Йорк, но несколько раз уезжала из Лос-Анджелеса, в частности провела два уик-энда в «Кал-Нева Лодж» — казино, которое находилось в совместном владении Фрэнка Синатры и Сэма Джанканы, под управлением Пола Д’Амато. В первый ее приезд праздником распоряжался Синатра. По официальной версии, он пригласил Мэрилин, чтобы отпраздновать ее новый контракт с «Фокс». Она надеялась, что сможет вновь приступить к съемкам «Что-то должно рухнуть» в последнюю неделю августа. Синатра также предложил ей обсудить проект фильма, главные роли в котором должны были сыграть они оба. По мнению Ральфа Робертса, Мэрилин не очень хотелось принимать приглашение, но она все же решилась, узнав, что Дин Мартин устроит шоу в Зале знаменитостей в эти выходные. Синатра посадил Мэрилин в свой частный самолет «Кристина» с роскошной обстановкой: мягкий ковер, резная мебель, салон-бар, фортепиано и просторная ванная комната с подогревом сиденья унитаза.

Ей было отведено бунгало № 52, которое входило в ансамбль для высокопоставленных гостей. Скрытая черной косынкой и темными очками, она провела большую часть времени в спальне, с телефоном под ухом.

Во второй раз Мэрилин улетела к границе между Калифорнией и Невадой в последние выходные перед своей смертью. Гости, присутствующие на вечеринке, видели, что она блуждает в полубессознательном состоянии, словно призрак. Она рассказывала Д’Амато вещи, о которых не следовало говорить. Ее окружали не друзья, приехавшие отпраздновать вместе с ней ее победу над «Фокс», а странные люди, которые хотели, чтобы она больше не общалась с братьями Кеннеди, и собирались заставить ее молчать.

Как-то вечером, когда туман сгущался над берегами озера Тахо, все увидели, как Мэрилин стоит на краю бассейна, босиком, но полностью одетая, и раскачивается вперед-назад, устремив взгляд на вершину холма. Когда несколько часов спустя гости нашли Мэрилин в коме, вызванной сочетанием медикаментов и алкоголя, с остановившимся взглядом, безвольно болтающимися, как у тряпичного паяца, руками, ее отвезли в аэропорт Рено, где посадили в частный самолет. Мэрилин проживала фильм «Неприкаянные» в действительности. Она требовала, чтобы двухмоторный самолет любой ценой сел в Санта-Монике, но аэропорт был закрыт на ночь, и они приземлились в аэропорту Лос-Анджелеса. Она вопила, чтобы ее отвезли домой. Когда ее передали с рук на руки врачам и Муррей, она дрожала от страха, начиная понимать причину, по которой ее пригласили. «Произошло кое-что, о чем никто не рассказывал», — лаконично подытожит Д’Амато.

Через несколько дней Синатра якобы передал фотографу Билли Вудфилду пленку для проявки. Фотограф обнаружил фотографии накачанной наркотиками Мэрилин без сознания, которую насиловали в присутствии Сэма Джанканы и Фрэнка Синатры. Только Дин Мартин понял, что за проблема была у Мэрилин, помимо медикаментов, алкоголя и бесконечного исполнения роли маленькой потерянной девочки. Гораздо позднее он сказал одному журналисту, что на самом деле она не могла пережить ужас обнаруженного ею, вопреки ее воле, темного леса, в котором рыскали Сэм Джанкана, Джонни Росселли и «ее любимые Кеннеди, оказавшиеся подонками», — этот темный мир, простирающийся за фасадом страны мечты, которую она делила со всеми, кто платил за то, чтобы увидеть ее на экране. Она хотела вернуться в волшебную сказку, но это было невозможно. Мэрилин знала такое, во что люди не поверили бы. Дин видел: ей недолго оставалось жить на этом свете. «Если она не заткнется, то ей не понадобятся даже лекарства, чтобы дойти до точки», — думал он. То, что Мэрилин увидела краем глаза, через призму своей совращенной невинности, ужаснуло ее. Дин молчал об этом. То, что знал он, знали и другие: о Монро, о братьях Кеннеди, о Сэме Джанкане, об этой тонкой ниточке правды, затерянной среди лжи и сверкающих призраков города ангелов.