Василис Алексакис - По Рождестве Христовом

Я вообразил стволы автоматов, торчащие из окон лимузина.

— Особенно меня тронула группа негров, недавно обратившихся в православие, которые держали большой плакат с надписью «Верую» по-гречески. Представляешь себе?

Я представил себе и это. Едва мы закончили разговор, порт снова обрел спокойствие. Только фонари горели вдоль мола. Я не спеша вернулся домой. По дороге мне вспомнился роман Жюля Верна «Из пушки на Луну», потому что действие там начинается в Балтиморе.

Отца нашел в спальне, он заснул прямо на полу, на коврике у кровати. Я прошел на кухню. В злополучной кастрюле оставалось еще полно варенья. Я обмакнул в него палец — точно, клубничное.

На следующий день мать безропотно стерпела, чтобы ее укутали одеялом, отнесли в машину и прямо на машине заехали на паром. Поскольку плавание длилось всего полчаса, мы даже наружу не выходили. Отец прихватил с собой завернутые в газету тапочки матери. «Черную книжечку забыли», — подумал я.

Когда медсестры поставили ей капельницу и повезли на анализы, она тоже никому не доставила хлопот. Вернули ее нам ближе к вечеру, поместив в двухместную палату, где вторая койка оказалась свободна. Там я и провел ночь. Отец вечерним рейсом вернулся на Тинос, с утра его ждала работа на стройке.

Через какое-то время сонливость матери меня заинтриговала.

— Вы ей дали что-нибудь?

— В самом деле, пришлось дать кое-что, — призналась та из медсестер, что была помоложе. — Очень уж она у вас нервная.

Когда принесли поесть, мать еще не совсем пришла в себя, проглотила только три ложки компота и опять заснула. Я вышел прогуляться по набережным. Есть ли в мире другая такая страна, где было бы столько портов, как в нашей? «Из Греции легко уехать». Я съел маленький свиной шашлычок и купил коробку лукума для медсестер.

Когда вернулся, палату заливал зеленоватый свет. Я было испугался, не умерла ли мать, и подбежал к кровати, чтобы удостовериться, что она дышит. Бинты с ее ног сняли, и теперь они, голые, лежали на больших подушках. Обе ступни были в фиолетовых пятнах, которые не показались мне слишком уж страшными. До пальцев варенье не добралось, они остались совсем белыми. Подстриженные ногти были безупречно чисты. Я вдруг обнаружил, что моя мать, так мало занимавшаяся своей внешностью, за ногами, тем не менее, ухаживала. У нее были маленькие пальцы, почти равной длины, плотно прижатые друг к другу. Кончики слегка подгибались книзу, словно упираясь в какое-то невидимое препятствие. Мне пришло в голову, что у фей, которые постоянно ходят на цыпочках, должны быть точно такие же. Так, глядя на ноги матери, я и уснул.

Она разбудила меня в три часа ночи. Стояла между койками и проверяла уровень раствора в капельнице.

— Ходила в туалет, — пояснила она.

Я встал и помог ей взобраться на кровать, слишком высокую для нее. Улегшись, она достала из кармана халата черную книжечку.

— Не прочитаешь мне несколько страниц?

«Моя роль — читать, а не писать». Эта мысль меня опечалила. Свою тетрадь — ту самую, в которой пишу теперь и вот-вот закончу, — я оставил в Кифиссии. «Никогда с ней больше не расстанусь», — поклялся я себе.

Это был «Великий акафист», дешевое издание в пластифицированной обложке. Хотя это, вероятно, самая известная в православной традиции поэма, я знал из нее только начало, которое мы пели в школе 25 марта после национального гимна:

— С начала начать?

— Ну конечно, не с конца же, — буркнула она своим привычным раздраженным тоном.

«Завтра совсем поправится… Опять кричать начнет». Первые строки поэмы напомнили мне благодарственные надписи, которые древние высекали на стелах, вроде той, что оставило городское собрание Акрофои — она была найдена на горе Афон, а потом исчезла. Убежденность сегодняшних греков в том, что своими военными успехами они обязаны Деве Марии, восходит, вероятно, к византийской эпохе. Гимн был сочинен после снятия одной из многочисленных осад, которым подвергался Константинополь со стороны аваров, персов, арабов, болгар, русских и уж не знаю кого еще.

— По какому случаю читают «Великий акафист»?

— Его не читают, а поют, — поправила она меня. — Частично в первые четыре недели поста, а целиком в конце пятой недели, в пятницу вечером. Сейчас как раз последняя пятница. К несчастью, твой отец не пустил меня на службу… Ты хоть знаешь, надеюсь, что акафистом [9] «Неседальная песнь» ( греч. , прим. автора). он называется потому, что верующие должны слушать его стоя?

Я не знал.

— Правильно сделал, что не пустил. Ты бы не выдержала столько времени на ногах.

— Тебе-то откуда знать?

Итак, столица Византии находилась под защитой Богоматери, «войск владычицы», как многочисленные античные города пользовались покровительством Афины, богини-охранительницы по преимуществу. Гимн сравнивает Марию с «неколебимой башней» и с «рычанием, от коего враги цепенеют». Рисует женщину воинственную и гордую, как Афина, весьма непохожую на ту, которая изображается на иконах. У гимна есть припев: «Радуйся, невеста неневестная» . Афина тоже была девственницей. Ее называли также Парфенос, то есть «Дева», и ее главным храмом был, как известно, Парфенон.

Мария не только мужественна, она еще и мудра. Она обладает истинным светом, который «просвещает умы». Отмечается ее торжество над античным миром: она разоблачила плутни философов и «ловких спорщиков» афинских, развеяла мифы, сокрушила идолы, окончательно закрыла Аид. И в то же время открыла врата рая, ибо владеет ключом от царства Христова. Она — «упование вечных благ» и дает христианам «одежды нетленности».

Я читал довольно громко, чтобы не дать матери заснуть, наверное, даже слишком громко, потому что в конце концов на шум прибежала ночная медсестра:

— Вам нужно что-нибудь?

Я попросил у нее бумагу и карандаш. Она мне тотчас же все это дала.

— Хочу переписать отсюда некоторые пассажи, — пояснил я матери.

— Я рада, что тебе понравилось.

Иногда автор обращается непосредственно к Богу: «Господи, помоги мне», — пишет он. И тотчас же добавляет: «Не томи». Значит ли это, что Бог медлит с помощью несчастным? Что он не слишком осведомлен об их страданиях? Во всяком случае, Он не так близок к ним, как Мария, от которой ничто не ускользает. Уж Она-то знает, что люди странствуют в «океане скорбей». Она-то не заставляет себя ждать, она даже «единственная, кто не медлит». Но поэт всего лишь вкратце очертил благотворные деяния Богоматери, быть может, потому что они и без того широко известны.