Василис Алексакис - По Рождестве Христовом

Я никогда не говорил ему ни о Навсикае, ни, разумеется, о ее поручении и своем обещании. Надеюсь, когда-нибудь мне представится случай познакомить его с г-жой Николаидис. Уверен, что оба будут рады этому знакомству.

Динос не дал себе труда открывать калитку, просто перешагнул через ограду во двор и направился ко мне.

— Кофе хочешь? — спросил он вполголоса.

В его руке была газета. Он отпер кафе и исчез внутри.

— Я вас искал на прошлой неделе, — сказал я Везирцису.

— Ездил в Патрас, чтобы вернуть свою жену.

От такого неожиданного признания я просто онемел. Поискал глазами Диноса, словно без его помощи не мог выйти из этой щекотливой ситуации.

— Она влюбилась в одного из моих бывших студентов, он сейчас читает лекции в Патрасском университете, — продолжил Везирцис тем же безучастным тоном. — У них семнадцать лет разницы, он немногим старше нашей дочери.

Я знал, что у его дочери редкое имя Фила и что она учится в Париже. Интересно, какое место занимал в этой истории автобусный билет Афины — Патрас, который он вертел в руках как-то вечером, изрядно пав духом.

— Она отказалась вернуться. Слишком влюблена. Смотрела на меня, не видя. Я был для нее ширмой, заслонявшей призрак.

Мне не удалось представить себе Везирциса на горе Афон, в одеянии монаха. Зато я без всякого труда вообразил, как он на античном кладбище засовывает в гробницу письмо, адресованное подземным божествам, где просит их положить конец шашням его жены с молодым лектором из Патраса. Я ему признался, что помню автобусный билет.

— Я нашел его в ее дорожной сумке, после того как она якобы ездила в Арту, повидаться с подругой.

Динос принес два кофе, поставил одну чашку передо мной и уселся за соседним столиком.

— О чем будете говорить в Фессалониках?

— О конце политеизма и насаждении христианства. Античные греки не исключали существования других богов и никогда не пытались навязать свою религию другим народам. В эллинистический период, и особенно в римскую эпоху, греческий пантеон обогатился новыми божествами, пришедшими с Востока. Особенно популярен стал Митра, который, как и Аполлон, был солнечным богом. Приверженцы праздновали его рождение 25 декабря и верили, что он судит поступки людей после их смерти.

Время от времени Динос отрывался от своей газеты и смотрел на море, быть может, чтобы дать отдых глазам.

— И в Риме, и в Афинах религиозный фанатизм был неизвестен. Его занесли первые христиане, которые по своему менталитету были близки к современным мусульманским фундаменталистам. Они были воинством Бога, который не терпел никакого другого авторитета, кроме собственного, и никакой другой истины — тоже. Монотеизм — это монолог. Римляне не начали бы преследовать христиан, если бы те не стали опасны из-за своей прекрасной организации и фанатизма.

Динос начал терять терпение. Мой кофе остывал. Я спросил у Везирциса адрес ресторана, где он собирался ужинать с друзьями в понедельник. Об обещанных мне деньгах он не обмолвился ни словом.

— Что читаешь, Динос?

Он подошел к моему столику и развернул передо мной «Глубинку», экологическую газету, которую издает Ситарас. Статья на первой полосе изобличала строителей объездной дороги, которые собирались проложить ее за старым портом, прямо через территорию античного акрополя. Статью подкрепляла фотография бульдозера, надвигавшегося на древнюю стену.

— Церковь желает, чтобы стройка была закончена до лета, поскольку эта дорога позволит связать новый порт с церковью Благовещения. Акведук, который питал акрополь водой, уже перерезан.

Я вспомнил, что Динос, как и мой отец, тоже сомневается в существовании Бога. Он очень славный человек, но церковников терпеть не может. Его даже Хароном прозвали, после того как он однажды отдубасил попа, чуть не отправив его на тот свет. Я спросил, знает ли он, что изображено на чудотворной иконе.

— Сцена Благовещения. Но на ней навешано столько благодарственных даров и всяких драгоценностей, что почти ничего не видно. Знаешь, сколько религиозный туризм приносит местной Церкви? В прошлом году, который был не самым удачным, она заработала пять миллионов евро.

— И что она делает с этими деньгами?

— Выплачивает стипендии нескольким юнцам, которые изучают богословие, — сказал он с тонкой улыбкой. — Раздает фломастеры детишкам, когда те приходят в Дом культуры.

Мой телефон зазвонил.

— Если это твой отец, напомни ему, что у нас завтра вечером собрание, по поводу объездной дороги.

Это и впрямь оказался он. Сообщил, что матери надоело лечиться и она вышла на работу, хотя в больнице ей советовали полежать в постели до понедельника. Отец не слишком сердился, казалось, что он скорее обескуражен.

— Пап, я, может, завтра уеду. В воскресенье лечу в Фессалоники, а во вторник отправлюсь на Афон.

— Что ты там собираешься делать? — вытаращил глаза Динос.

— Я позволил себе заглянуть в одну из книг, которые ты привез с собой, в «Словарь досократической философии», — сказал отец.

— Нашел что-нибудь интересное?

— Одну фразу Гераклита о богах. Даже переписал на бумажку. Погоди, сейчас зачитаю.

Я подождал несколько секунд.

— Вот, слушай: «Этот мир не был создан ни богами, ни людьми».

— Скажи про собрание, — напомнил Динос.

Уходя, я тоже перешагнул через забор, но не так ловко, как Динос. «Он-то привык, — подумал я, — небось, каждый день лазает». Я наведался в агентство «Маркуизос» и забронировал место на первый воскресный авиарейс в Фессалоники. Пока мне оформляли билет, я заметил на другом конце порта миниатюрную женщину в черном, которая бодрым шагом направлялась к кондитерской Филиппусиса. Я дал себе зарок: улучить подходящий момент и растолковать матери, как Фалес измерил высоту пирамид. А еще решил взять с собой на Афон бутылку тиносской ракии и банку клубничного варенья.

Путешествие началось благоприятно: погода была прекрасная, пилот выглядел опытным (поднявшись на борт, я отметил, что он в возрасте моего отца), красивая стюардесса с очаровательной улыбкой указала мне место в восемнадцатом ряду, рядом с иллюминатором, и мало того — сидевший впереди пассажир оказался монахом! Я догадался по его черному колпаку и очень длинной бороде — он наверняка не стриг ее годами. Она закрывает его лицо почти целиком, так что невозможно сказать, сколько ему лет. Да и знает ли он это сам? Помнит ли еще, когда родился? Не думаю, что монахи празднуют свои дни рождения, задувают свечи. Рядом с ним сидит какой-то молодой человек с черными, как смоль, коротко остриженными волосами, в белой рубашке, довольно широко открытой на груди. Так что нательный крест вполне заметен. Серебряный, больше, чем у Янны. Предполагаю, что это монах ему подарил.