Андрей Кокоулин - Украинские хроники

Даже взрывы казались тише.

Ш-ш-ш…

— Четыре танка со стороны Артемовска… бмп-2, автобус с нациками…..ля! Лупят по жилым домам! По частному сектору!

Полная женщина, сидящая рядом с Яном, вскрикнула:

— Там же мои!

Ладонь ее замерла на груди.

— Вот, возьмите, — кто-то передал женщине таблетку, — под язык.

Ш-ш-ш…

— …пара «сушек», кружит… передают, колонна техники из-под Донецка… лупят, как в копеечку…

Хромой, слушая, покачивался.

— А «сушка» это бублик такой? — шепотом спросил Ян.

— Нет, — повернул голову парень с телефоном. — Самолет это. Су.

Ш-ш-ш…

В пустом шипении Ян успел нарисовать над домом самолет с крестами. Для второго самолета не хватило места, и получились только крыло и хвост.

Что вам надо? — спросил их Ян. Улетайте. Мы вас не хотим.

— …уки! — разразился возгласом телефон. — Бьют по подстанции!..метами с холма…

Ш-ш-ш…

— …женцы, человек пятнадцать… по обочине дороги… куда-то они не туда, прямо на укропов…

Дом содрогнулся. Что-то посыпалось, зазвенело снаружи.

— Это в нас попали, в нас!

— Миной, скорее всего, по верхнему этажу.

— Ничего, ничего. Живы же.

Ш-ш-ш…

— Тише, — сказал парень, и все примолкли.

— …беженцы… — глухо прозвучал в подвале голос из телефона. — …дут, машут руками…..ля… — голос на мгновение умер и воскрес, омертвелый, клокочущий: — …треляли из стрелковки и кпвт, всех… Звери, суки штопанные! И детей!

— Твари, — сквозь зубы произнес хромой.

Кто-то зарыдал. Ян с удивлением посмотрел на свои сжавшиеся кулачки.

Ш-ш-ш…

— «Сушка» влупила… кажется, нурсами… по рынку…

— Я их зубами, — выдавил кто-то, — зубами! Никому пощады! Только увижу — всех! Не могу…

Говорящий, сутулясь, вышел наружу.

— Вот так, Янчик, — сказала полная женщина, проведя ладонью по его макушке.

По щекам ее бежали слезы.

— Не плачьте, тетя, — сказал ей Ян. — Я сейчас их всех…

Ш-ш-ш…

— Стрельба… — проговорил телефон. — Минометами еще раз по окраине… «сушки» на второй заход… Ненавижу… трупы лежат…

Ян не заметил, что тоже плачет. Он сжал фломастер в руке. Это оказался красный фломастер, самый-самый нужный.

Вы — фашисты, прошептал Ян нарисованному самолету. И закрасил его — словно фашиста охватил огонь.

Вот так.

— Есть! — завопил телефон. — Есть! Сбили «сушку»! Какие молодцы!

Кажется, парень на крыше затанцевал — потому что эфир наполнился бряканьем, уханьем и звяканьем каких-то железок.

— Так! — сказал хромой, стукнув по столу.

— Горит!

Ян в это время зачеркал крыло и второму самолету.

— …ля! — заорал парень на крыше чуть ли не во все горло. — И второй достали! Отлетался, сука! За всех, за всех!

Он захохотал.

А Ян подышал на кончик фломастера и взялся за танк. Зеленым он потом хотел еще нарисовать наших.

В горнице было натоплено и дымно.

Темник Пикша шагнул за порог и тут же сломил шапку:

— Здравствуй, князь.

— И ты здрав будь. Садись, — качнул кудрями Ярослав.

Темник сел на лавку.

Князь поднял чашу со сбитнем, отпил, утер рот рукавом простой рубахи. Шалые глаза его уткнулись в черный бревенчатый потолок.

— Совет твой нужен, темник, — тоскливо сказал Ярослав.

Широкоплечий, бородатый Пикша навалился на стол.

— Так вот он я, спрашивай.

Настроение князя рвало душу. Плох был князь, дрожала в нем глухая сила, темный кровавый омут, в который только и можно — помедлив, уйти с головой: прячься, живое, притворяйся мертвым.

— Егорка, — сказал Ярослав, — повтори, что там просят.

Только сейчас темник заметил мальчишку, стоящего у печи.

— Милостивый князь Ярослав, Ратибора сын, — произнес, сглотнув, взятый на посылки малец лет двенадцати. — Народ древлянский просит у тебя заступничества перед хазарским ханом Конобеем, который идет войском на наши земли. Уповаем на тебя и Вечный союз, заключенный меж древлянами и русами…

— Остановись, — поднял руку князь и тяжело посмотрел на темника: — Союз Вечный… Что думаешь, помочь?

— Так не чужие ж люди, — ответил Пикша, выдержав взгляд.

Ярослав покивал.

— А деда моего помнишь?

— Князя Всеволода Изяславича? А как же! — улыбнулся темник. — Застал. Крепкий был старик, славный вой.

— А он ведь за их земли древлянские с тиверцами воевал. Лес им дал, поля. Зерном, мехами да серебром дарил, пока слабые были.

— То известно.

— А как при Чалке стоял, помнишь? Пять сотен воев против хазарской тьмы. Против хана Сокхая. Просил он тогда у древлян подмоги. Знаешь, что прислали?

Пикша мотнул головой.

— Грамотку, — усмехнулся Ярослав. — Что не могут. Западные рубежи держат. Елки охраняют. Им хочешь помочь?

— Так ведь устоял князь.

— Устоял…

Ярослав поворохал сбитень в чаше.

— Порежут же всех хазары, — тихо сказал Пикша.

— Марфа! — крикнул князь. — Похмельнее чего принеси! Браги!

Мелькнул в дверях девичий сарафан.

— Порежут, — упрямо повторил темник. — С Чалкой — дело прошлое.

— А отца моего помнишь?

— Вместе росли.

— Он ведь им тоже, по дедову завету, зерно да меха… А потом… Ты же был при Калинихе?

Пикша помрачнел.

— Был. До сих пор снится.

— Кто тогда хазарам продался? Вятичи? Или, может быть, радимичи? — грозно спросил Ярослав. — Нет, те же древляне. Ударили в спину. Отца сразу…

Голова князя склонилась к столешнице, а пальцы сжались в кулаки.

— Ты с сотней вырвался, — глухо сказал он. — Лугонь со своими, а остальные…

— Я помню.

— А когда брат мой, Волох, что на две зимы меня старше, разбил хазар и пришел к древлянам, знаешь, что он увидел? Перепились они все, от мала до велика, да пляски на костях отца устроили. Кто не пляшет, тот, мол, рус… мертвый рус… Только Волох жалостливый попался, не многих на копья посадил. Те, что протрезвели, сразу на колени бухнулись, поползли к нему: пощади, не сами, не своим умом, подговорили нас… И на заколотых кивают.

Девица в сарафане проплыла мимо темника, поставила перед князем кисло пахнущий кувшин, поклонилась.

Ярослав поймал кувшин за горло. Пил он жадно, гулко, а когда напился, хлопнул ладонью по столу:

— Кому там помогать, темник?

Пикша вздохнул.

— Все понимаю, князь. Но женщины, дети…

— В детях — кровь отцов. Их предательство и подлость. За все отвечать надобно, когда и детям такая доля выпадает.

— Все равно мы должны, князь.

— Должны? — Усмешка Ярослава вышла страшной. — А сами они никому ничего не должны? Сами? Знаешь, почему Конобей на них сейчас пошел, на Искоростень? Повадились они скот у хазар воровать да девок. Коров украдут на медяк, а расплачиваюсь я, и серебром полновесным. Потому как не чужие, свои. Подо мной ходят. А эти свои уж и стойбища резать начали… — Князь помолчал. — Так и сказал Конобею: не отвечаю за них больше. Не хочу отвечать. Теперь же, вишь, войско просят.