Андрей Кокоулин - Украинские хроники

Губы у Круглова дрогнули.

— А мы вас ждали, чтобы позавтракать! — радостно сказала Марина.

Она свалила к печи нарубленную щепу.

— Все хорошо? — спросил Круглов.

— Да, — сказала Марина, гремя чем-то в закутке. — Я… даже не знаю… легко.

Она появилась, держа маленькую, попыхивающую паром кастрюльку за продернутое через ручки полотенце.

— Рисовая каша. Не на молоке, конечно. И хлеба нет.

— Ерунда, — сказал Круглов, усаживаясь.

— Ерунда, — повторил Вовка, забираясь на лавку.

Марина поставила кастрюлю, зачерпнула ложкой. Хлоп! — островок каши в одну миску. Хлоп! — в другую.

— Ешьте.

— Горячая! — заулыбался Вовка, утонув мордочкой в пару.

Марина потрепала его по макушке.

— Вы знаете, Андрей, а мне жить хочется, — произнесла она, глядя на Круглова светящимися глазами. — Вроде как смысл жить появился. Светло на душе. Наревелась, конечно, вчера. И перед людьми стыдно… Очень стыдно. Но все равно… Я словно заново… Спасибо вам!

— Ничего, все образуется, — сказал Круглов.

— И еще! — Марина метнулась в сени и вернулась с банкой тушенки. — Вот, нам двух хватит. А там как-нибудь. Вы же тоже…

— Спасибо, — улыбнулся Круглов.

Речник ждал его на площади у поселкового совета.

Круглов кинул рюкзак на заднее сиденье «Нивы», втоптал в землю окурок и сел рядом с водителем.

Моросило. По лобовому стеклу елозили «дворники».

— Куда сейчас? — спросил Речник.

— Карта есть?

— В бардачке.

Круглов отщелкнул замок, достал карту, разложил, расправил ее, поплыл пальцем по области, над кружками населенных пунктов.

Пальцы кольнуло.

Круглов приблизил карту к глазам, разбирая название.

— Похоже, в Николаевку, Харон, — сказал он.

— Какой я тебе Харон! — фыркнул Речник. — Мы что, души с тобой перевозим с берега на берег? С живого на мертвый?

— Почти, — вздохнул Круглов. — Только наоборот.

В село под Киевом Грицко Шерстюк вернулся героем.

И деньги за полгода от Министерства Обороны получил (правда, сучья харя, финансист четверть от положенного, взял себе). И целый фургон добра из АТО привез. Одних магнитол шесть штук! И унитаза — два! И всякой хрени в виде статуэток и безделушек из хрусталя — россыпью, не считая.

Месяца три ходил Грицко в камуфляже по селу, пугая кур и вызывая завистливый собачий лай за соседскими заборами.

Пистолет в кобуре — только вякни кто против!

Обводя округу пьяными, налитыми кровью глазами, он стоял один против всех российских террористов, и те прятались, отползали от села, может, даже устраивали самоподрывы за околицей при виде его крупной, пропахшей луком и водкой героической фигуры.

Но ближе к лету стало как-то тревожно.

Из телевизионных каналов разом исчезли победные реляции и сводки с антитеррористического фронта, во множестве появились бабы, трясущие на камеры похоронками, мэр Киева вдруг сказал несколько ясных, всем понятных фраз, и слухи, один страшнее другого, загуляли из хаты в хату. Днепропетровск пал! Восстание в Одессе! Готовится судебный процесс!

Но больше всего Грицко взволновало известие, что у клятых террористов есть списки участников АТО, и по этим спискам они чуть ли не в сопровождении столичной переименованной милиции уже проводят рейды.

А сосед, ехидна, еще живописал. Уселся и понес, хрыч старый. Причем, зараза, к самому обеду приперся.

— Они, Григорий, не просто зайдут, и все. У них списочек с вещами, которые, значит, с Донбасса-то из квартир пропали. Все по описи, по артикулам, по этим… по заводским номерам. Один, значит, за хозяевами следит, чтобы не дергались, а другие комнаты обходят, номерки на вещах сверяют.

— Ну-ну, — шевельнул челюстью Грицко, подтягивая тарелку с борщом.

— Или эти, фотокопии даже смотрят! Чтобы, значит, по царапинам, по приметам опознать.

Жена Грицко, Ната, побледнела и поползла ладонью под грудь, к сердцу. Сосед поучительно вперил палец в низкий потолок:

— Так что ты это, Григорий, попрятал бы все.

— Что все? Что все?! — заорал на старого идиота Грицко. — Нет здесь ничего чужого! Все своими руками! Никак глаз положил на мое добро?

Он прищурился.

— А нужно оно мне? — спросил хрыч и подозрительно быстро ретировался, словно уловив черные мысли хозяина.

— Вот урод! — Грицко в сердцах плямкнул ложкой, забрызгав скатерть фиолетово-красным.

Борщ не полез в горло.

Ехидна, сучий сын, гад, знал, чем поддеть!

— Это что же это делается, Гришенька? — запричитала Ната. — Неужели все отберут? Ты ж воевал! Тебе медаль дали!

— Пасть закрой! — рявкнул Грицко.

Он подпер кулаком косматую голову, пожевал ус, мрачно следя за пробегом жирной мухи по скатерти. Хлоп! Ладонь со звоном впечаталась в столешницу.

— Грицко! — вздрогнула всем телом Ната. — Не пугай!

— Цыц!

Грицко отнял пальцы — муха кляксой влипла в скатерть. Голова с фасеточными глазищами отделилась от тельца.

— Дрянь! — Грицко щелчком сшиб труп насекомого на пол.

Муха в последнем полете пересекла комнату и упала на доски пола, рядом с узкой щелью, обозначающей лаз в подпол.

Светлая мысль пришла Грицко в голову.

— Ну-ка, Ната!

Отставив в сторону табурет, он сдвинул половик и упал на колени. Пальцы потянули за вделанное в крышку кольцо.

— Ы-эх!

Из тьмы дохнуло холодом.

— Чего ты, Гриш? — подступила Ната, заглядывая в дыру. — Огурчиков достать хочешь?

Грицко сплюнул. Вот баба дура! Так и убил бы!

— Вещи сюда поховаем, корова! Все, что привез. Поняла?

Круглое лицо жены осветилось.

— Ой как ты придумал!

— Так я не жопой думаю в отличие от тебя, — Грицко окунул толстые ноги во тьму, — давай, греби все да подавай мне.

Он нащупал ступеньку, медленно спустился и вслепую, по памяти, хлопнул по выключателю на бетонной стене. Под потолком, мигнув, загорелась лампочка, осветив заставленные банками полки и короба с картофелем в дальнем конце.

Освобождая место, Грицко задвинул в край ящик с яблоками, убрал с прохода мешок с луком и утолкал под полку мешок капусты.

— Гриша, — просунулась в подпол голова жены, — подавать уже?

— Ковры сначала давай.

Добрый час Грицко укладывал, уминал и распределял добытое. Одиннадцать ковров, двадцать четыре комплекта постельного белья, надувной бассейн, мотоблок, пять подушек, три шубы, семь курток, шесть магнитол, два телевизора, три ноутбука, ворох телефонов в наволочке, четыре катушки кабеля, десять сетевых фильтров, три упаковки напольной плитки, двадцать рулонов моющихся обоев, два мешка белья — рубашки, футболки, трусы разных размеров.

Ната пыхтела, как паровоз.

— Вот, Гришенька… Вот еще, Гришенька…

— Везде смотри, — говорил Грицко, принимая коробки с обувью. — Чтоб не прицепились потом. Всю мелочь тоже.