Мартин Мюррей - Как сделать птицу

— Раз, два, три, раз, два, три… — Мама считала для Эдди, пытаясь сделать так, чтобы он прочувствовал музыку. Он стоял как фонарный столб. Ей приходилось силой притягивать его к себе, качая головой, делая ею какие-то ныряющие движения, выделяя голосом первый такт. — Раз, два, три. Раз, два, три.

Она качала головой, а ее черные волосы струились по плечам, как блестящая нефть. Она напоминала мне девочку из английского пансиона. На ней была длинная белая ночная сорочка. Эдди смотрел на пол, но она все время приподнимала его подбородок кончиками пальцев, ловила его взгляд и цепко старалась его удержать, глаза в глаза, глаза в глаза. А когда ей это удавалось и он подчинялся, она позволяла себе опустить веки, и тогда Эдди становился ведущим в этом танце, и он отвечал за движение их пары среди мебели. Губы Эдди были плотно сжаты. Они кружили по комнате, ее белая сорочка вздувалась, как взбитые сливки. Они бы так и кружились, и кружились, и кружились, но когда Эдди это надоело, он направил ее к дивану, и они на него наткнулись. Она широко распахнула глаза, и было видно, что у нее только что силой отобрали мечту. Она вздохнула и отпустила его.

— Эдуард, ты опять смотрел себе под ноги?

— Неа. Я просто не заметил.

— Он все видел, — встряла я. — Он нарочно это сделал.

— Вот и нет, Мэнни.

— Ладно, это не важно. — Она сделала мне знак рукой, чтобы я замолчала, и стояла, нахмурившись, держа руку на горле.

Эдди плюхнулся на диван и скрестил руки на груди. Ее глаза сделались такими холодными, что казалось, она как-то втянула их внутрь.

— Эдди, почему ты ведешь себя так подло? — прошипела она. Это был ненастоящий вопрос. Она не ожидала на него ответа, она только хотела, чтобы Эдди его выслушал. Она бросила эти слова резко, на ходу, стремительно покидая комнату и оставляя их висеть в воздухе подобно темному придушенному облачку.

Я не смотрела на Эдди. Мы оба смотрели на дверь, как будто она могла вернуться, но она не вернулась.

Потом Эдди стал закручиваться в занавеску. Я пристально смотрела на продолжавшую играть пластинку, и мне казалось, что я могу смотреть и смотреть на нее бесконечно. И я добьюсь того, что у меня закружится голова, до такой степени, что в ней уже не останется никаких прямолинейных плохих мыслей, и я не буду слышать тех тупых мурлыкающих звуков, которые издает Эдди.

— Посмотри, посмотри на меня! — закричал Эдди. Его голос прозвучал пронзительно и сдавленно одновременно.

— Я не смотрю. — Я сидела, скрючившись и нависая над проигрывателем, и совершенно не собиралась смотреть на него. Но я понимала, что у него во рту занавеска.

— Эй, жаба! Ну же. Посмотри. Быстро! Это смешно. Обещаю. — Он давился смехом.

— Сказала тебе, я не смотрю. И не слушаю. — Я закрыла уши ладонями. И все равно слышала пыхтение, и шорох, и глухой удар.

Он подбежал ко мне и встал передо мной так, чтобы я его видела. Он хохотал.

— Ну, ты бы видела, Мэнни! Ты бы видела! Я влез вверх до середины стены. — Он часто и тяжело дышал, его глаза были широко раскрыты, и вообще-то его не сильно волновало, что я этого даже не видела. — Я весь закрутился в занавеску и висел вверх ногами вдоль стены. — Он сел, откинулся назад, опираясь на руки, и расхохотался.

— Ври больше! Вверх ногами. Да не верю я тебе.

— А вот если бы ты посмотрела, ты бы увидела. — Эдди снял иглу с пластинки, громко по ней царапнув. — Ща покажу, — сказал он, — ща покажу, как это делается.

— Ну ладно. Давай, покажи. — Я сдалась, потому что была уверена, что это невозможно. Я сложила руки на груди и всем своим видом выражала недоверие. А Эдди бросился к занавеске и схватил ее. И потом он сделал это. Он действительно повис вверх ногами.

К тому времени, как пришел поезд, на перроне собралось довольно много народу. Я стояла в самом конце, возле кустов, и очень надеялась избежать встречи с кем-нибудь знакомым.

Не тешьте себя пустыми надеждами.

В поезде мама Элисон Поррит чуть было не уселась прямо рядом со мной, но, когда она поняла, что это я, именно она не захотела сидеть рядом.

— Ой. Манон, — сказала он так, будто я была не живым реальным человеком, а коровьей лепешкой, в которую она случайно вляпалась. — Здравствуй.

— Здравствуйте.

Я сидела у окна. Она стояла передо мной, вцепившись в сумочку из змеиной кожи, и улыбалась.

— А что это ты задумала? В такой ранний час?

Мне не нравилось, что я встретила миссис миссис Поррит. Про себя я всегда перед ее именем мысленно ставила двойное «миссис», потому что именно это она собой и представляла, в первую очередь миссис, а потом уже все остальное. Поэтому я совершенно не собиралась докладывать ей, что я задумала. Начать с того, что ее вопрос прозвучал так, словно я была по меньшей мере вовлечена в тайный заговор по развязыванию третьей мировой войны. Миссис миссис Поррит всегда считала, что Эдди, Гарри Джейкоб и я оказываем дурное влияние на ее Элисон. Поэтому нельзя сказать, что у меня и у миссис миссис Поррит изначально были прекрасные отношения. Я сказала, что у меня цело в Мельбурне. Она фыркнула и приложила ладонь ко рту, как будто из него был готов вырваться какой-то немыслимый звук.

— Ты очень нарядно одета, Манон, — заметила она, поднимая брови в таком смысле, который мне не слишком понравился.

— Ага, нарядно.

Я была с ней согласна, но только в одном этом вопросе. Я даже провела руками по платью и немножко с ним повозилась, для того лишь, чтобы подчеркнуть свою неописуемую и многозначительную элегантность. Лицо миссис миссис Поррит как-то напряглось, а нос вытянулся, как у золотой рыбки, которая внезапно наткнулась на стеклянную стену аквариума. Меня весьма позабавила мысль о сходстве миссис миссис Поррит с золотой рыбкой, и я была вынуждена пронаблюдать, как она захлопала пухлыми розовыми плавничками, направляясь к другому сиденью. После этого я отдернула безобразную клетчатую занавеску и стала упорно смотреть в окно.

Я решила, что с этого момента просто начну все заново. Забуду появление Гарри Джейкоба, и то, как я ехала на велосипеде, и противную миссис миссис Поррит. Вот оно, подлинное начало моей новой жизни. Поезд — идеальное место для начала приключения. В кино, например, действие всегда начинается со сцены на перроне, в облаке тумана, или пыли, или чего-нибудь еще, что делает границы кадра размытыми.

Когда мой поезд медленно и тяжеловесно покидал станцию, не было никакой дымки, а был только большой папочка в красной ветровке, который бежал по перрону и махал рукой своему ребенку. Его живот прыгал вверх-вниз, но он все равно добежал до самого конца перрона, пыхтя и размахивая рукой. Немногочисленные пряди, которые остались у него на макушке, растрепались и вздыбились так, что он напоминал старую потрепанную игрушку, тряпичного мальчика. Мне было тяжело смотреть на этого большого бледного папочку, который с трудом дышал, и продолжал бежать, и чувствовал боль в своем старом изношенном сердце все то время, пока поезд отъезжал от станции и увозил его маленького ребенка. А ребенок, наверное, стоял на коленках и выглядывал в окошко, издавая громкие радостные крики оттого, что он едет в этом пыхтящем и дребезжащем поезде, и оттого, что этот поезд словно везет его по жизни, а не жизнь, как это обычно бывает, проходит мимо.