Николай Студеникин - Перед уходом

Потом он сам, без очереди, сводил меня к окулисту, к невропатологу и в рентгеновский кабинет, сам написал нужную справку, а назад, к отделу кадров, я и мой облезлый чемодан подъехали на «Москвиче» с крестами на дверцах. Вот так-то! Автомобиль не роскошь, но средство передвижения. Жаль, что доступно оно пока не всем. Или всем? Автобус — тоже автомобиль. А не нравится тесниться в автобусе, садись в такси.

Знаешь, тогда, в больничном «Москвиче», который вез в цеховые здравпункты аппараты для измерения кровяного давления, я и обнаружила, как изменчивы улицы города. Одно дело, когда катишь по ним в машине, другое — когда тащишься по тротуару пешком. И дома, казалось бы, стоят те же самые, и деревья, и погода одинаковая, но… Словом, чудеса. А тот доктор, когда я встречаю его в коридоре поликлиники, обязательно улыбнется мне, опросит о здоровье, пошутит. Я теперь в заводскую поликлинику часто хожу: после родов у меня что-то с зубами сделалось — болят, крошатся, надо пломбы ставить.

Слава богу, следующую ночь я провела не на вокзале, успела получить оба временных пропуска — и в общежитие и на завод. Комната на троих, куда меня поселили, показалась мне раем. Тумбочки, чистое белье… Да и посейчас кажется, правду сказать. Свой угол! Только считать своих соседок ангелами я давным-давно перестала. Дали бы нам с Андрейкой такую комнату насовсем — вот это было бы счастье. И желать больше нечего… Может, когда-нибудь и дадут — дойдет и до нас очередь.

Заводское общежитие куда лучше студенческого, в котором мы жили, когда сдавали экзамены. Я туда часто наведывалась поначалу — ходила в гости к девочкам, которые поступили, и… на разведку. Сравнивала, старалась запомнить. Как-то оно там, у студентов, уныло все, голо, тесно. В комнатах по пять человек, кровати железные, допотопные, одеяла солдатские, подушки — одно названье. Девчонки над чертежными досками в три погибели гнутся, инженерши будущие, разговоры только о начерталке, конспектах по истории КПСС, а на подоконнике бутылки от кефира немытые стоят строем, потому что на этаже второй день воды из-за лопнувшей трубы нет. У нас в общежитии куда веселей. Или это во мне зависть черная говорит? Не знаю…

Пыталась я об этом ощущении своем одной девочке рассказать, Асе. Ты ее должен помнить: толстая такая, похожа на борца, но с косой. Мамаша ее все за руку водила. Ее в институт приняли, потому что она ядро далеко толкает. Всем было неудобно: и молодому преподавателю, который на экзамене по физике подошел что-то подсказать ей, и ей самой — краскою залилась, не знала, куда деваться, хоть под стол полезай, — и тем, кто сидел вокруг и это видел. А все мамаша ее: принесла в приемную комиссию грамоту, в которой указан результат какой-то очень хороший, рядом оказался заведующий кафедрой физического воспитания тов. Збандуто, вот и… Нужный, мол, институту человек! Она мне ответила, что заводское общежитие на берегу стоит, а студенческое вроде парохода. Она согласна в любой тесноте жить, только бы доплыть до цели — до диплома, самостоятельной стать, а то мамаша ей продохнуть не дает, каждый шаг контролирует и учит, учит!

Проспала я первую ночь на чистых простынях, в раю, а утром на работу надо идти. Встала, умылась, лицо казенным полотенцем вытираю, а внутри так и дрожит все — первый день впереди рабочий! Как-то оно все будет? Места себе найти не могу. Как перед экзаменом — страшно.

А тут одна из соседок и говорит мне с кровати, голос хриплый такой со сна: «Не мелькай, новенькая! Ты чего это в такую рань вскочила?» — «Опоздать боюсь», — говорю. А она мне: «Ты на часы глянь! Отсюда до проходной пятнадцать минут ходу. После десятилетки, что ль?» — «Да». — «Ну-ну. Еще одна счастья городского искать явилась. В институт не попала?» — «Нет, — говорю. — По конкурсу не прошла». — «А в отделе кадров про образование свое сказала?» — «Конечно. А как же?» — «И зря! Дурочки вы все, выгоды своей не понимаете!» Я и глаза раскрыла: «К-какой выгоды?» Нам ведь с самого детства внушают, что образование — это благо, а неграмотность — зло великое. «И она еще спрашивает! Сякой-немазаной! Могла б в вечернюю школу попасть, день бы получила свободный, оплата — пятьдесят процентов. Это тебе не выгода?» — «Обманывать? — спрашиваю. — Да?» — «Да кого обманывать-то? Ну, написала бы вместо десяти — девять. Или восемь классов. Они бы сами тебя нашли, учителя. У вечерней школы тоже план, милая моя. Где это сказано, что по второму разу учиться нельзя? Повторение — мать учения!» Где такое сказано, я не знала, конечно. Поэтому молчу. Где-то же сказано! Обучение денег стоит. И немалых, наверное. А она, соседка, на локоть оперлась, глаза плутовские, веселые: «Не поступила ведь? Значит, плохо тебя учили! Брак! Надо второй раз. Вот и пусть переучивают…»

Правда, неожиданная логика? Так перевернуть дело мне никогда бы и в голову не взбрело. «Ну, — думаю, — попала я! Да не просто попала, а попалась. Какие они тут… шустрые. В раю-то! Нет, им пальца в рот не клади — город! А не отправиться ли мне, пока не поздно, к маме, домой? Пропаду ведь здесь, ни за грош пропаду среди таких-то…» И все рассказы о городских обычаях и нравах всплыли в памяти разом, будто зимние утопленники после ледохода. Наши, сельские, кто на базар часто ездил, когда не было еще ни автобусов, ни дорог, много баек разных о городе привозили — одна другой нелепее и страшней. Для чего? Для того, чтобы другие туда опасались ездить, что ли? Мы, детьми еще, обступим, бывало, приезжего и гадаем: и как это он в городе выжить ухитрился? А с виду вроде нормальный человек…

Вот так я впервые и поговорила с Катькой, теперешней соседкой своей и подругой, лучше которой у меня в городе нет. Несмотря ни на что. Она, Катька-то, девочка ничего. Только не все, что она говорит, слушать надо, не всему значение придавать. Она же актриса — в заводской народный театр ходит, репетируют они там. Репетируют-репетируют, а чтоб спектакль какой-нибудь народу показать, до этого они еще не дошли. Правда, раньше, говорят, было иначе… А Катьку и в жизни тянет роль разыграть. Сегодня — одну, а завтра — другую. Но это я позже поняла, а сначала… Сама Катька в хорошую минуту, смеясь, призналась мне, что ей в удовольствие было, в радость чем-нибудь меня огорошить. «Наивняк! Стоишь, ресничками хлоп-хлоп!» — а сама со смеху так и покатывается, озорница. И я вместе с ней улыбаюсь, хотя мне чуточку, конечно, обидно…

Подождала я, пока она умоется и поест — самой мне кусок в горло не лез, и на работу мы отправились вместе. Это я потом узнала, что ей в тот день во вторую смену выходить надо было. У проходной я так и ахнула: народу-то! Тьма. Водоворот. Броуново движение молекул. Катька проводила меня в литейный цех, добилась, чтобы мне сразу выделили отдельный шкафчик в женской раздевалке, принесла откуда-то мужскую рубаху в клетку, косынку плотную, комбинезон с лямками, носки, заставила надеть все это… Мастеру обижать меня запретила — вот нахалка-то! Он: «Да ты ей кто — сестра?» — «Все мы, папаша, сестры, — говорит. — Я — шеф. От комитета комсомола». Но мастера это заявление не очень проняло, не испугался. «Будь здорова, — говорит, — товарищ шеф! А ты, подшефная, ступай за мной. Мне с вами лясы точить некогда! Сама, надеюсь, ходить умеешь?» Я и пошла.