Николай Студеникин - Перед уходом

«Ой! А ведь без билета еду, — в большом смятении сообразила она, когда их вагон, уже набрав приличную скорость, бойко простучал колесами мимо опущенного полосатого шлагбаума, мимо толстой бабки со свернутым желтым флагом в руке и мимо бабкиной будки с цветочками на окнах, на которой, захлебываясь от усердия, тарахтел, заливался электрический звонок. — Нагрянут контролеры — беда будет!» И через малое время они нагрянули, легки оказались на помине. Первый быстро прошел по вагону и занял позицию у противоположной двери. Путь к бегству был отрезан. Потом в вагон, подгоняемые остальными контролерами, ввалились пойманные безбилетники. Молодая пухленькая женщина прикладывала к покрасневшим, будто у кролика, глазам платочек; высокий старик в офицерском кителе без погон, с обтрепанными обшлагами упорно смотрел себе под ноги, будто надеялся найти что-то на полу, и шевелил желваками; лохматый паренек в рваных кедах и линялой маечке с надписью на груди: «Human being» — храбрился и огрызался.

— Я опаздывала и спросила, — твердила тетка с опухшей, подвязанной щекой. — Мне машинист разрешил…

— Так машинист-то впереди едет, ведет состав, а тебя в хвостовом вагоне обнаружили! Это — как?

Но тетка упрямилась:

— Там тоже машинист! В фуражке. Молодой, курит. «Садись, — говорит, — мамаша! Ничего. У тебя зубы, что ли, болят — подвязалась так?» — «Ох, болит, — говорю. — Ох, дерьгает! Надкостница воспалилась, сынок. Моченьки моей нету!» И — села.

— Так то не машинист был. То так… вроде тормозного кондуктора. Машинист, тетка, звание высокое!

Слушая, как они препираются, Наташа суеверно опустила веки, по привычке начала считать про себя, но все равно над ухом раздалось неизбежное:

— Билетики, граждане, попрошу!..

Хозяйка обоев, расположившаяся было напротив с книгой, встала, махнув юбкой по Наташиным коленям, щелкнула золоченым замком своего замечательного портфеля. Замок пустил «зайчика» по стенам и потолку вагона. Наташа и сквозь прищур видела, как он мелькнул, потанцевал и исчез. Неуловимый, счастливец! У этой-то женщины был билет. И были стены, свои стены, которые можно оклеить обоями. И почему так — одним все, а вот другие… Нет, не трех рублей на штраф было жалко Наташе, то есть и их было жалко тоже, но срам, но позор… нет, невозможно!

А что делать? Не «зайчик», не улетишь. И Наташа открыла глаза, решив сдаться: повинную голову и меч не сечет. Сначала она увидела мужскую волосатую руку с блестящими ревизорскими щипцами, похожими на какой-то зубоврачебный инструмент, несущий боль, но не сулящий исцеления; потом — стального цвета летний рукав с тремя маленькими серебристыми звездочками, которые были колючи даже на вид. Наташа подняла глаза выше и увидела… того дружинника, субботнего, который рассказывал своим коллегам страшные анекдоты, прикрывая брызжущий рот ладонью. Теперь он был в железнодорожной форме, выбрит, трезв до прозрачности. Как и в субботу, ладонью прикрыв щербатый рот, дружинник улыбнулся ей, будто старой знакомой:

— Кемаришь, курносая? Разморило? Шуруп-то небось ночью поспать не дает?

Шуруп? Наташа взглянула на сына, мимолетно обрадовавшись тому, что он еще слишком мал, чтобы понять, какой позор ожидает его мамочку через какие-то секунды.

— Да нет, он у меня тихий, — робко ответила она. Решилась: — Товарищ ревизор… контролер… я…

Но дружинник махнул рукой:

— Сиди, сиди, курносая! Шурупа не тревожь. А то он сейчас тут всем нам задаст жизни. Своих двоих вырастил — по-омню! — Понизил голос: — Тогда я это… насчет вил… не обиделась? Принял немного под выходной, ну, язык, сама понимаешь… Ко рту хоть завязочки пришивай!

За светлый рукав его потянула заплаканная пышка:

— Гражданин контролер! Напишите мне штраф, мне сходить скоро! В город завезете, а назад — как?

— Вот, давно бы так, — удовлетворенно сказал контролер. Он расстегнул планшет и, чтобы написать акт, присел на краешек Наташиной скамейки. — А то заладила: «Денег нет!» Да по глазам видно — врешь! Москва слезам не верит! И ты, — он поднял глаза на лохматого, в маечке с английскими письменами, — ты тоже зря жизнь себе усложняешь!

Лохматый пробурчал приятным баском:

— Я — студент! Откуда деньги? Отпустите!

— Имей при себе студенческий билет, если студент, — наставительно проговорил контролер. — Это зимой, значит, старушка одна ехала по нашей ветке, ну, не старушка, а пожилая такая женщина, лет шестьдесят ей. Но билет у нее за полцены — льготный. Как так? А она — документик. Р-раз — и показала! Заочно учится, хоть и в возрасте солидном, едет экзамены сдавать в институт. Все путем. Мы извинились и дальше пошли — в другой вагон. Тут нам делать нечего! А ты — сегодня студент, в кофту заграничную нарядился, ею бы полы подтирать, а не носить на теле, завтра исключили тебя, а послезавтра скажешь, что ты — папа римский… — Он поднял глаза на зареванную пышку: — Так! Фамилия твоя?

— Иванова, — ответила та, комкая сырой платочек.

— Ну? Врать надо художественно, — сказал контролер. — А то — Иванова! Полет фантазии где?

— Бабка, па-аст-ронись!..

Низенький носильщик, споро перебирая короткими ножками, прокатил мимо старухи пустую тележку, одной рукой, небрежно, толкая ее впереди себя. Тележка подпрыгивала и зловеще громыхала. По лицу носильщика струился обильный, похожий на масло пот. Пластмассовая бляха с номером, будто большая медаль, раскачивалась на его суконной груди.

Темноликая старуха, подстегнутая окриком, как кнутом, поспешно отскочила в сторону и едва не выронила на заплеванный асфальт жестяной чемоданчик. Мгновенно обессилев, она поставила чемоданчик к ноге, на чистое место, и поправила сбившийся платок. Пальцы у нее дрожали, в ушах звенело.

Насупленные люди сновали друг мимо друга, не сталкиваясь только чудом. По широченной улице, шурша, летели автомобили. Женщина с повязкой на рукаве, поднося ко рту мегафон, многоречиво и не слишком убедительно зазывала приезжих на автобусную экскурсию по Москве. Линялыми юбками подметая асфальт, прошли цыганки с детьми. В смуглых ушах блеснули вытертые до белизны большие серьги. Курчавый цыганенок, будто взрослый, подмигнул старухе смышленым глазом и, влекомый матерью за руку, потащился дальше, оглядываясь и корча рожи. У старухи задрожали ноги, кругом пошла голова. Ей неодолимо захотелось сесть и закрыть глаза — захотелось тишины и покоя.

Из-за угла, мелодично позвякивая, выполз пустой троллейбус. На его крыше, зацепленные за высокие провода, подрагивали тонкие и длинные рожки. Взглянув на них, старуха приоткрыла рот. Троллейбус она видела впервые и подумала, что это, наверное, и есть метро. Его дверцы, сложившись, как детская книжка, разъехались прямо перед самым ее носом. Старуха, волоча за собой чемодан, влезла в него. Он был просторен и пуст, солнце просвечивало его насквозь.