Андрей Агафонов - Запах крови

— Что вы предлагаете? Конструктивно?

— Я предлагаю валить, пока не поздно.

— А вас никто не держит… — протяжно говорит председатель молодежного правительства Изяслав Станкевич, — только потом не жалуйтесь.

— Ой, Изя. Я вас умоляю. Не будет никакого «потом».

— А если все-таки будет? — снова вмешивается Ахматова. — Только не такое, как вы думаете?

— Алена Викторовна?

— Давайте поговорим о будущей жизни, — предлагает Алена Викторовна, злорадно наблюдая, как у присутствующих отпадывают челюсти и выкатываются глаза, — в каком-то смысле о жизни вечной…

Ирина лежит на диване лицом к стене. Сергей садится рядом, гладит ее по голове.

— Ира, прости. Ты же понимаешь. Это был не я. Это внутри меня. Ира.

— Что? — она поворачивается, зареванная.

— Я тебя очень люблю, ты же знаешь. Веришь мне? Я понимаю, что умираю. Меня скоро не будет, тебе станет легче. Просто потерпи меня пока. Вот я. Мои руки, глаза, брови. Это все ненадолго. Прости меня. Пожалуйста.

— Сереж, я просто полежу пока, хорошо?

— Хорошо, милая. Конечно.

На диван вспрыгивает кот. Валится жирным боком на ноги Ирины и принимается урчать. Сергей привстает и бредет обратно к компьютеру.

Ветер гнет в темноте деревья и разносит рваный полиэтилен. К уже знакомому нам ночному клубу «Фен'о'мен» подъезжает бронированный джип с правительственными номерами в сопровождении двух бронетранспортеров. С заднего сиденья джипа спрыгивает в объятия рослого охранника Алена Ахматова. Двери клуба с легким шипением открываются, пропуская ее внутрь.

- Будь здесь, — говорит она охраннику, — будь осторожен.

Внутри заметно менее оживленно, чем в прошлый раз. Не слышно пьяных криков радости. Некоторые посетители испуганно жмутся к стойке бара. Их страх объясним — они все еще люди. Зато другие поглядывают на этих испуганных с тусклой искоркой интереса.

Алена взбегает по лестнице на второй этаж. Она явно наслаждается мышечной свободой, собственным легким дыханием. Наверху в огромной ванне, прямо посередине комнаты, дремлет Логан. Он постанывает.

- Что с тобой? — говорит Алена. Она садится на край ванны и массирует ему виски.

- Ветер. Он сводит меня с ума… я не могу больше слушать это…

Ветер за окнами дует так мощно и ровно, что кажется, будто клуб унесло в открытое море.

- Ветер — и все?

- И магнитные бури. И кажется, сегодня полнолуние?..

- Не думала, что ты восприимчив к таким вещам, — смеется Алена.

- Я стар. И я жив. Это действует на всех живущих, в разной степени, конечно… Не надо, не смотри на меня так.

- Ничего не могу с собой поделать, дорогой, — улыбается розовыми губами Алена, — мне нравится на тебя смотреть.

- Я проходил это тысячу раз, — говорит, морщась, Логан, — и в тысячный раз мне будет так же больно, как в первый.

- Почему тебе больно сейчас? Потому что она тебя не любит? Или потому что она любит другого?

- Этот другой развалится через месяц или два как мокрый хлеб. Но это же месяц. Два. Все это время я не буду ей нужен. Не буду ей интересен. А что потом? Она едва помнит меня сейчас. Собственно говоря, с точки зрения общей продолжительности моей жизни месяц, даже год — это не так много. С философской или даже с сугубо практической точки зрения говорить тут не о чем. Все дело в интенсивности страданий. То есть тут-то как раз и понимаешь правоту старика Эйнштейна. Ты знаешь, что впереди у тебя вечность, но нужно как-то пережить пару месяцев, а КАК? И потом, когда все проходит, ты оглядываешься назад и не понимаешь, как ты это сделал. Просто — жил день за днем.

- Ты любишь… женщину… — со странным выражением говорит Алена.

- Да. Обычную женщину. Не такую, как мы.

- Ты можешь дать ей вечность.

- Мы не живем вечно. Мы просто так устаем, что нам кажется, будто вечность уже позади. Мы более совершенная форма жизни, но только форма. Так же, как люди. Так же, как зомби. Люди, собственно, мало отличаются от зомби. С точки зрения продолжительности жизни. А мы — мало отличаемся от людей…

- А она? Мало отличается от меня?

- Нет, вы очень разные. Она… она, — он закрывает глаза и стонет. Алена массирует ему виски, пальцы ее белеют. — Она была всегда. В каком-то смысле. Я легко могу ее представить где угодно. В пятидесятых она стирала белье в тазике, и от кипятка шел пар, и ее лицо краснело. В средние века она пинками поднимала струсивших солдат из окопов, кричала «Да здравствует Франция!» Ей писали стихи и залезали под юбку. Она рожала детей, умирала в муках молодой, возрождалась и жила снова до ста лет. Она всегда жила, всегда была окружена любовью, дарила любовь, всегда была преданной своему мужчине, она всегда светилась с ним. При нем. Ради него. Как звезда. Как маленькая, мать ее, звезда…

И тут Логана рвет. Мощными черно-желтыми потоками. При каждой конвульсии его тело как будто истончается и исчезает, а лицо смертельно стареет.

- Помоги мне выбраться отсюда, — говорит он Алене, отдышавшись. Та молча подает ему руку. Укладывает в кровать. Закутывает одеялом. Долго смотрит в любимое лицо. Хмурое, несчастное, но такое родное.

- Поехали, — говорит она охраннику. Закуривает. Спрашивает небрежно:

- Леша, я красивая? Меня можно полюбить?

- Алена Викторовна, что за вопрос! Вас и так все любят.

- А зомби?

- Что?

- Ну вот как можно любить зомби? Как любить тупую скотину?

- Ну, как говорится. Прошу прощения за бедность речи. На всякое говно найдется свой говноед.

- А ты философ, Леша! — смеется Ахматова. — Поосторожнее там на повороте…

Сергей ходит по пустой кухне, распахивает шкафчики, выбрасывает на пол коробки, пакетики с приправами. Слегка мычит. Холодильник стоит с распахнутой дверцей. Там тоже пусто. Включается телевизор, стоящий на холодильнике. В телевизоре появляется президент. Он говорит медленно, с трудом.

- Догие мои. Кто не вдул, к чему прижит май год. Тай цезонный мир пшел на нас вной. Бло жело, но мы высли. И высим. Они не пучат от нас ньчго. Ни пяди рской змли. Мыи свих не сдаем. Мыи будм сраться.

Президент поднимает вверх согнутую в локте правую руку. Рука отваливается.

За кадром слышатся растерянные переговоры видеооператора и режиссера на английском языке. Затем все гаснет.

Замерший на месте Сергей, слушавший воззвание президента с тупым равнодушным лицом, вновь возобновляет поиски.

Откуда-то ему под ноги выпрыгивает изрядно похудевший Матрос.

Сергей замирает. Тихонько опускается на колени. Гладит кота. Хватает его пастью за бок. Кот вопит. Брызжет кровь. Сергей истошно кашляет, его рот полон кошачьей шерсти.

— Я тебя спас. Помнишь? Тебя бы трахнули и съели. И никто бы искать не стал.