Алексей Кирносов - Два апреля

«Люди пьют благородный сок кокоса, - рассуждал орех, - когда поблизости не организована торговля пивом. Сколько ни давай ослу пробовать черепаховый суп, все равно он будет охотнее поедать сырую кукурузу...»

- Сбиваешься со стиля! - сказала Эра, подняв палец.

Он засмеялся.

- Я рассказываю сказку не даме с высшим образованием, а младенцу сыну, не знающему грамоты.

- Так и не порти ему вкус с юных лет, - сказала Эра.

- Ладно, я постараюсь... В общем с дерева спустилась мохнатая обезьяна и уставилась на орех глупыми глазами.

«Занятный камешек», - сказала она хрипло и пнула орех кривой мохнатой рукой.

Орех подумал: «И эта - дура».

«Он довольно легок для своего размера! - обрадовалась мохнатая обезьяна и подняла его с земли. - Можно сшибать им сладкие плоды, и не

придется забираться на деревья!»

Орех подумал: «Вот и нашлось мне применение; стоило ли появляться в мир, где еще существуют мохнатые и неразвитые обезьяны?»

Обезьяна стала сшибать им плоды с деревьев, и орех почувствовал себя так скверно, как никогда в жизни. Он восклицал: «Почему я должен приносить пользу мохнатой обезьяне?! Разве в этом мое предназначение? Соответственно вполне доказанной теории вероятностей в одни отчаянный день я разобьюсь. Получится, что я, благородный кокосовый орех, сыграл в жизни роль вульгарного булыжника. Даже чашка из моей скорлупы не сохранится в хижине папуаса. Зачем я - о! - не полез в корзину вместе с братьями?!»

Жизнь стала невыносимой. Орех набрался мужества и твердо решил разбиться о камень, чтобы не дать обезьяне разбить его и хоть этим доказать свое превосходство. А наутро мохнатая обезьяна кинула орех слишком высоко, он прочертил в воздухе параболу и шлепнулся в реку. Обезьяна хотела было кинуться следом, но на нее глянул розовым глазом флегматичный крокодил, и мохнатая обезьяна, почесав в затылке правой ногой, убралась в свои джунгли. А кокосовый орех в трепете проплыл мимо мудрого замшелого крокодила вниз по течению реки и скоро снова очутился в океане.

Сорок дней и сорок ночей носился он по волнам, мечтая добраться до острова и подкатиться под ноги первому встретившемуся человеку. Драгоценный сок разрывал его, одиночество стало невыносимым. Наконец большая волна вынесла его из океана и положила на перламутровый песок крохотного островка. На островке не было ни зверя, ни черепахи, ни единой былинки. Орех уже не думал ни о смысле жизни, ни о пользе самоотдачи, ни о добре и зле. Он не думал о своем благородстве; он думал о том, что прожил жизнь напрасно.

«О великие боги, - стонал орех, - дайте мне сделать хоть что-то, прежде чем наступит мой час! Дайте мне сделать хоть что-то, и пусть он наступит!»

Он лежал, палимый солнцем, сок разрывал его. Он почувствовал, что погибает, и вспомнил встречу с юной акулой, как она спросила: «А это что за фрукт?..»

Орех грустно усмехнулся - и пустил корни. Он питал их своим благородным соком, пока они не добрались до влаги земли. Тогда он в последний раз посмотрел на солнце, раскололся и умер, а на его месте остался перистый листок... Что ты так смотришь?

- А что было дальше? - спросила Эра.

- Разве надо что-нибудь дальше? Впрочем, всегда бывает что-нибудь дальше, ничто не кончается. Много лет спустя мимо крохотного островка, поросшего пальмовой рощицей, проходила белоснежная яхта. Она принадлежала здоровому парню, но капитаном был старик голландец, в бакенбардах и с серьгой в ноздре. Потому что парню лень было научиться управлять яхтой, у него были другие заботы - лежать на юте под парусиновым тентом, вскрывать орехи тяжелым матросским ножом и пить их благородный сок. Седой голландец ходил по палубе, заложив руки за спину, и поглядывал на паруса. А когда капитан уставал ходить - он был очень старым человеком, - тогда он облокачивался на фальшборт и смотрел на крохотный островок, пока тот не превратился в сиреневое облачко на горизонте. Вот и вся сказка. Ты согласна, что тут больше правды, чем вымысла?

- Да, да, - сказала Эра. - У тебя в голове не только корабли. Нашему сыну понравится эта сказка.

Он закурил, сказал:

- Надеюсь, что так... Теперь ты заснешь.

- И мне приснится остров Рароиа, прекрасная жемчужина страны Полинезии, да? В самом деле есть такой остров или ты придумал название ?

- В самом деле есть такой остров. Но на нем нет рек и крокодилов.

- А кокосовые пальмы есть?

- Много.

- Тогда все это могло быть.

Он кивнул.

- Все это могло быть.

Утром простились с Серафимой Сергеевной, пообещали заглянуть на обратном пути и поехали дальше на юг, в Пицунду. Дорога была извилистой, пыльной и тряской. По ней, кроме машин и людей, двигались коровы, собаки, ослы, свиньи, козы и гуси. До самого железнодорожного переезда вспотевший шофер давил на сигнал то ладонью, то локтем, а на особенно крутых поворотах и подбородком. Здесь дорога ушла вправо, в сторону от магистрального пути, и шоферу стало проще ехать, а когда свернули на равнину, под кипарисы, так и совсем легко.

После общения с Серафимой Сергеевной Эра не так уж безмятежно верила в будущее.

- А вдруг у твоей Таисии Евсеевны все занято? - спрашивала она. -Куда мы денемся?

Овцын посмеивался:

- Выселим ее в курятник.

Евсеевна, кряжистая, мужеподобная вплоть до усов женщина, разглядев Овцына из-за забора, всполошилась, всплеснула руками, бросилась к нему, вышибив животом калитку, и влепила в щеку мокрый поцелуй.

- Сердце ты мое! Золотой ты мой! - взвывала Евсеевна, а он потирал щеку. - Вспомнил бедную бабенку! Приехал наконец! Как мы тут по тебе скучали! И Тамарочка по тебе скучала, и Лидка скучала, и Левон скучал, и дядя Амвросий скучал, и Надька тебя каждый день вспоминала, и Како спрашивал, а уж как Танька твой подарок бережет, это и сказать нельзя! А где же Соломон?

- В этот раз я с женой, - сказал Овцын. - Познакомьтесь, Таисия Евсеевна.

Евсеевна переменила объект и стала причитать над Эрой, влепив ей для начала оглушительный поцелуй.

- Золотая ты моя, сердечко ты мое, до чего же ты красавица, мое солнышко ясное, курочка ты моя брильянтовая...

Овцын закурил и терпеливо ждал, пока выплеснется этот ушат нежности. Он знал, что прерывать Евсеевну нельзя - обидится. Наконец она притомилась, умолкла, и тогда он сказал:

- Каюта нужна, Таисия Евсеевна.

Мощные черные брови Евсеевны сразу сдвинулись на глаза, она помотала головой крайне недоброжелательно.

- Нет у меня никаких кают. Ты же знаешь, Ваня, какой сейчас сезонт. Бархатный сейчас сезонт. Через месяц - будьте ласковы!

- Это хорошо, что «бархатный сезонт», - сказал Овцын. - Он-то мне и нужен. Вы, Евсеевна, где живете? В своей?

- Чего ты от меня хочешь, от бедной, беззащитной бабенки? - еще больше насупилась Евсеевна,