Алексей Кирносов - Два апреля

- Здесь недалеко живет моя подруга, - сказала Марина.- Собственно, я и приехала ее навестить.

«Ах, вот как!..» - подумал он, закурил и оперся спиной о колонну. Теперь не было ее горячей руки, и он высвободился от чар той животной силы, которой Марина и прежде, без слов и жестов, покоряла его. И было жаль, что он свободен и нужно было быть свободным.

- Что ж, навести, - сказал он.

- Ты не хочешь пойти со мной? - спросила она.

- Не хочу.

- Боишься?.. - сказала она и усмехнулась.

- Боюсь. А что?

- Значит, ты еще помнишь меня, - сказала она и подошла к нему вплотную.

Он отодвинулся от ее откровенной груди, от полураскрытых губ, поднял руку с сигаретой, загораживаясь от всего, что вызывало желание.

- Да. Поэтому иди к подруге одна.

- Ты считаешь, что это было бы преступлением?- спросила она.

- При чем тут преступление?.. - Он подумал, что зря она поторопилась замуж. - Точка есть точка. После нее ничего не бывает.

- А жаль! - сказала Марина. - Хотелось посмотреть, какой ты теперь. Ну, прощай, мужчина с характером.

Она вырвала у него из губ сигарету, поцеловала в губы, оттолкнула и быстро ушла.

Когда он, надышавшись сырым туманом, поднялся на гору, там был безмятежный покой, а Серафима Сергеевна кормила его жену собственного производства компотом из персиков.

- Где ты гулял так долго? - спросила Эра.

Он сказал:

- С девушкой по бульвару.

- Иван Андреевич шутит, - улыбнулась Серафима Сергеевна. - Я сейчас уйду, вы отдыхайте.

- Не беспокойтесь, - сказал Овцын. - Мы сейчас пойдем куда-нибудь. Разве можно сидеть дома в последний день? Надо ходить и смотреть. Кто знает, когда еще придется увидеть пальмы. Нельзя сидеть дома в последний день.

- Иван Андреевич не шутит, - сказала Эра.

От Адлера и до самой Москвы самолет летел в облаках. Эра все время удивлялась, как он находит дорогу. Овцын объяснял, как самолеты находят дорогу, рассказывал о радиолокации и радиопеленгаторах, хоть и не был совершенно уверен, что в авиации это делается так же, как и на море.

- Ты много знаешь, - сказала Эра.

- По сравнению с теми, кто не знает ничего,- пошутил он, но подумал, что это, наверное, так и есть.

Когда вышли из самолета, облака разредились и в просветах показались звезды - звезды, по которым где-то в океанах моряки сейчас определяют свое место и исправляют курсы, никому здесь в Москве не нужные звезды.

- Холодно, - поёжилась Эра. - У нас еще есть деньги на такси?

- Кое-что есть, - сказал он. - Пока не думай о деньгах.

Дома все было так, как они оставили, тот же кавардак, только почтовый ящик разбух от писем. Эра рассыпала их по дивану.

- И тебе корреспонденция, - сказала она. Письмо, перевод на крупную сумму и извещение на бандероль.

«Иван Андреевич, - собственной рукой писал Крутицкий, - все руководство возмущено вашим поступком...»

Он смял лист, не дочитав, и бросил под стол, в корзину для бумаг. С Экспедицией покончено. Он не вернется туда, где возмутились его поступком, где старый товарищ назвал его подонком. В бандероли, конечно, трудовая книжка. Завтра получит ее и пойдет искать работу. А на отпускные деньги купит Эре магнитофон.

- Плохое письмо? - спросила Эра.

- Ничего неожиданного, - сказал он. - Что ты будешь делать завтра?

- Разве у нас уже кончился отпуск? - жалобно спросила Эра.

- У меня кончился.

- Ну и как хочешь, - сказала она. - Я буду отдыхать до двадцать второго, чтобы ровно месяц...

- У тебя странное лицо. Что ты задумал? - Она подошла к нему и взяла за плечи. - Скажи, ты не уйдешь ни в какое плавание ?

- А что в этом странного? - сказал он, зная, что не уйдет ни в какое плавание. - Многие моряки время от времени уходят в плавание. Пожалуй, большая часть моряков время от времени уходит в плавание.

- Я не пущу тебя, не отпущу! - Она схватила его руку и прижала к своему животу. - Ты чувствуешь, он уже живет. Ты никуда не уйдешь, пока он не родится. Потом проваливай на все четыре стороны, мне будет не до тебя. А сейчас ты мне нужен, понимаешь?

- Да никуда я не денусь, - сказал он. - И в Москве люди живут.

Наступило утро, странное утро - без собаки Розы, без густоголосой Евсеевны, без петушиного крика, без сосен, моря и солнца, хилое и беззвучное городское утро, которое и вообще может не наступить, если не отдернуть шторы на окнах.

- Зачем ты уходишь? - пробормотала Эра.- Разве уже пора?

- Спи, бамбино, сказал он. - Твой час еще не настал.

- Позор на мою голову!-лепетала она, силясь приоткрыть глаза. - Я еще ни разу в жизни не приготовила тебе завтрак. Если ты меня бросишь, все скажут, что так мне и надо. Скажи, ты считаешь, что я плохая жена?

- Не в завтраке счастье, - сказал он.

- Тогда я еще посплю, - шепнула Эра и сомкнула глаза. - В конце концов ты сам виноват, что я не высыпаюсь...

Помешкав на кухне с завтраком, задерживаясь у газет по пути, он пришел на почту к открытию, получил трудовую книжку и деньги. Посмотрел на последнюю запись в книжке: «...уволен по собственному желанию...» Подпись Лисопада с птичкой на конце выглядела ядовито, а печать - чувствовалось по оттиску - была пришлепнута с раздражением.

«Нечего об этом думать, - решил он, - со всем этим покончено. Выметем из головы всю эту Экспедицию с ее караванными плаваниями и прочей кустарщиной. О чем жалеть? Добро бы о трансатлантической линии с хорошими стоянками в Лондоне, Нью-Порке, Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро. Чего это я забыл на Вайгаче или в бухте Марии Прончищевой ? Ничего я там не забыл, кроме стоптанных тапочек. Будем думать о ближайшем будущем».

Сколько он уже передумал об этом ближайшем будущем!.. Но думал как-то вскользь, отодвигая будущее еще на сутки, а вместе с тем откладывая на завтра и серьезные раздумья. Вчера еще можно было отложить. Сегодня час пробил.

Первое, что приходило в голову, - пойти в Министерство морского флота и попроситься на какую-нибудь чиновничью должность. Его, пожалуй, взяли бы без особых разговоров. Но доля чиновника, обязанного семь часов в сутки елозить задом по стулу, казалась ему самой что ни на есть горькой, и он отбросил этот вариант. Перебирал другие варианты, ходил по улицам, глядя на доски с объявлениями о найме рабочей силы. Никакие предложения ему не годились. Вспомнились слова матери: «Неужели ты только и умеешь стоять свои вахты?»

К полудню он устал от бестолковой ходьбы, присел на бульваре на лавочку, подумал, что никуда не денешься от министерства, придется туда пойти, если не за работой, то хоть за советом. Там найдется небось ушлый проныра, знающий ходы и выходы.

Приняв это решение, он сразу ощутил в мыслях легкость, появилась способность подумать о приятном, - например, о летнем Архангельске, о солнечном месяце июне, обжигающей тело двинской воде.