Пер Энквист - Книга о Бланш и Мари

Может быть, Филипп Пинель? Он родился в 1745 году, был другом Бенжамена Франклина, позднее стал просветителем, мечтавшим поехать в Америку; вместо этого оказался врачом в Сальпетриер, где и пробыл до своей смерти в 1826 году. Во время Французской революции, когда он, воодушевленный идеями Просвещения, предложил освободить подвергавшихся наиболее жестокому обращению женщин от цепей и наручников, его спросили: Гражданин Пинель, уж не помешан ли ты сам, если хочешь спустить с цепи этих женоподобных зверей? на что он ответил, что они помешались от вони, нехватки свежего воздуха, тысяч крыс в подвале и от безнадежности. Тогда революционер сказал: Поступайте, как хотите, гражданин Пинель! Несколько сотен женщин выпустили на свет. Возмущенная толпа, напуганная видом освобожденных женщин, набросилась на Пинеля. Его, однако, спас солдат по имени Шевинь, которого он когда-то освободил после десятилетнего пребывания в кандалах.

Да, отвечая на вопрос Бланш ночью, незадолго до своей трагической кончины в ее объятиях, Шарко сказал: Пинель был для меня образцом.

А в промежутке? Между 1826 и 1862 годами?

Многие.

Но образцом был Пинель.

Приносил ли Мари облегчение ее рассказ?

Следует представлять себе это как трагедию, разыгрывавшуюся на гигантских театральных подмостках, где все пространство занято сценой, с тысячами актеров, а внизу, в зале, лишь горстка зрителей.

Нет, только одна зрительница — Мари Склодовская-Кюри! В лучах смертоносного голубого света любви! В ожидании!

Однажды Бланш обмеряли.

Занимался этим Поль Брока, профессор-нейрохирург, специализировавшийся на человеческих черепах. Он был учеником Ломброзо, чьи исследования человеческого черепа, в частности черепов женщин и преступников, у которых он обнаружил кое-какие поразительно схожие черты, особенно понравятся Августу Стриндбергу.

Бланш Брока не любила. Она считала, что он в действительности рассматривает ее как красивое животное, чей череп можно измерять и взвешивать. Но как гениально умела эта юная Бланш — кружевница! — защищаться против такого духовного унижения! Она отыскала цитату из Гиппократа, где важность измерения формы человеческой головы ставилась под сомнение. Кто бы мог предвидеть, исходя лишь из формы человеческого мозга, что стакан вина сумеет расстроить его функции?

Шарко, рассмеявшись, оценил мою цитату из Гиппократа и использовал ее на одной из лекций. С твоей помощью мы пробираемся в глубь совершенно неизвестного континента! — сказал он и потом долго, испытующе и молча смотрел на нее.

Имел ли он в виду именно Бланш?

Или женщину как таковую?

Когда он появился в лечебнице Сальпетриер, ее называли крупнейшим в мире центром, подходящим для клинических исследований в области неврологии.

Молодой Шарко столкнулся с комнатой ужасов, полной болезней, никоим образом не систематизированных страданий, криков, молитв и предрассудков. Эта комната ужасов, писал Шарко уже в 1867 году, населена умственно отсталыми, слабоумными, идиотами, эпилептиками и душевнобольными, все они, возможно, просто люди.

Вероятно, сознательно выбрано туманное выражение: возможно, просто люди.

В центре этой стаи «людей-крыс» находилась группа из двух с половиной тысяч женщин, чьи проблемы ни у кого не находили ответа и чья загадка была настолько неразрешимой, что их просто-напросто содержали здесь, считая заколдованными и не поддающимися лечению.

Бланш раз за разом пишет, что лечебница Сальпетриер давала приют заколдованным.

Почему Шарко остался в этой больнице?

Отсюда, сказал он однажды, начинается будущее разума. Когда он впервые посетил Сальпетриер и, сознавая, что миру совершенно ничего не известно о невропатологии, увидел всю эту грязь, этот ужас, парализованные конечности, конвульсии, дрожь, вопли и отчаянные мольбы, он сказал самому себе: «Faudrait у retourner et у rester».

Сюда необходимо вернуться и здесь остаться.

Это как с любовью, пишет своим детским круглым почерком Бланш, затягивает на всю жизнь, как бы ты ни мечтал о свободе.

Мечтать о свободе! Этого, однако, у него в мыслях не было.

О Шарко и коммунарах.

Создание национального центра неврологических исследований во главе с Шарко было попыткой восстановления национальной славы после поражения 1870 года и кровавой бани — подавления восстания коммунаров. Построенный на территории больницы большой амфитеатр, предназначенный для публичных лекций Шарко, и выделение на его исследования и демонстрации огромных сумм также служили национальной идее. Пятничные представления, запечатленные на знаменитой картине с изнемогающей Бланш и Шарко, были теперь по вторникам перенесены на большую публичную арену: Lecons du Mardi a la Salpetrière [35] Лекции по вторникам в Сальпетриер (фр.). .

Можно сказать: то была слава Франции, воплощенная в театральном представлении под названием «Изнемогающая Бланш ».

Шарко нельзя было прикасаться к ней, она позволяла ему это только во время представлений, в присутствии всех остальных. Но тогда он предпочитал, чтобы это делали ассистенты. Однажды он заплакал, но взял себя в руки, и потом они провели исключительно удачную демонстрацию.

Как трудно отличить искусство-утешение и врачевание от искусства-совращения!

Я люблю тебя, сказал он. Но она не пожелала ответить, и после представления в тот вторник он тоже вернулся домой, к жене и детям, она — в свою комнату, он — в свою, и оба лежали в темноте в постелях, на бесконечно далеком расстоянии друг от друга, глядя в потолок и не видя никакого выхода.

Год за годом? — спросила Мари Склодовская-Кюри.

Год за годом.

Сперва вражда.

Они медленно приближались друг к другу, ходили кругами, как два самурая, в ожидании смертоносной атаки.

Половинка частично подвергнутой цензуре страницы в «Черной книге» посвящена ревности.

Шарко часто видел, как она идет через двор к приемной Жиля де ла Турета; он отмечал, возможно, еще равнодушно, что она идет туда. Уже через год ей предоставили в больнице отдельную комнату. Это было редкостью. Бланш хорошо одевалась. Казалось, она была какой-то заблудившейся тропической птицей. Возможно, его интересовало, что именно она делала на приеме у Жиля де ла Турета.

Шарко испытывал легкое раздражение, объяснявшееся профессиональными моментами.

У Жиля де ла Турета была сугубо научная мечта, которую Шарко обычно с некоторой насмешкой называл «Тысяча и одной ночью». Для ее воплощения использовался кое-кто из его пациенток. Идея заключалась в том, что во дворце, чтобы выжить, рассказывали сказки. Часто про любовь. Де ла Турет ожидал других, более жестоких сказок, но в них говорилось о любви. Воздействовать на эти истории он был не в силах.