Владимир Лорченков - Усадьба сумасшедших (сборник)

Она улетает.

Я ухожу.

Ветер дует все сильнее, и земля из-за дождя скользкая.

Отец Николай пожалел меня, поэтому на второй час забрал лопату и копает сам. Потом снова моя очередь. Мы управляемся за три часа. Постепенно из земли выглядывают веселые почтовые штемпеля и печати. Коричневые сургучные и фиолетовые чернильные. Гроб Анны-Марии. Мы с трудом – наверняка туда еще и грязь набилась, – вытаскиваем гроб на поверхность. Мне страшно, но я не отступлю. Я уже знаю. Я говорю:

– Анна-Мария, позволь мне похоронить тебя наконец.

Небольшой монтировкой, которую, с веревкой для поднятия гроба, вынес из церкви священник, я разламываю крышку. И брезгливо – это же не ты, Анна-Мария, это мусор, – запускаю руки в гроб. Так и есть. Мы высыпаем содержимое на землю и переглядываемся. В гробу была арматура, перевязанная тряпками. Недурно. Я, честно говоря, думал, что они не удержатся положить туда куклу. Ну, или там восковую фигурку с запиской. Что-то остроумное. Оригинальное. Все гораздо проще. Священник молчит.

Да и что он может сказать.

Я сажусь на землю и плачу. Ну, еще бы. Что остается мне. Я вспоминаю то, что вспоминал все две недели, что сидел в квартире Анны-Марии и сжимался от страха. А вспоминал я тот первый раз, когда она мне позвонила на мобильный. Я был у нее дома, а она позвонила и сказала, что улетает. А ведь номера мобильного телефона она не знала. Вообще ничего не знала, кроме имени. Я плачу. Плачу как ребенок. Я говорю:

– Почему. Она. Так. Со. Мной. Обошлась. Что. Я. Мать. Вашу. Ей. Сделал. Что. Я. Мать. Вашу. Вам. Всем. Почему…

Ветер воет.

О том, что ее зовут вовсе не Анна-Мария, и о том, что ей не двадцать пять, а тридцать два года, и о многом другом я узнал уже на следующий день.

Они все-таки пришли за мной.

Но это был не арест. Я как таковой их не интересовал, конечно. Как и Корчинский. Сергею позволили поговорить со мной, и он объяснил, что лучше рассказывать все как было, чтобы не возникло проблем. И меня не посадят. Оформят как свидетеля. Их интересовали гораздо более крупные парни, а мы с Корчинским были так, даже не пешками. Сергея, кстати, тоже не собирались сажать. Он активно сотрудничал, и его просто собирались сослать в Африку, поработать чуть-чуть, чтобы о нем тут забыли. Чтобы не пятнать его присутствием репутацию нашей полиции. Корчинского, оказывается, вели давно, и большую партию ему передавали уже полицейские. Так что все было под контролем. Все дело.

– Как и некоторые его рабочие эпизоды, – объяснил мне улыбчивый полковник отдела по борьбе с наркопреступлениями, приехавший из России, это была совместная операция, – которые вы ошибочно могли принять за главное событие всей вашей жизни…

Конечной их целью было затащить покупателей в квартиру, которая была бы нашпигована техникой. В принципе, покупатели были почти убеждены в том, что квартира Анны-Марии чиста, но что-то – наверное, инстинкт, который у преследуемых всегда обостряется, – не давало им туда войти. Только инсценированная смерть Анны-Марии стала переломом, и они решились. Потому-то мне и оставили ключи. В общем, все было продумано то ли гениально, то ли по-дурацки: это смотря как повернутся события. Ведь я вполне мог не пойти в дом Анны-Марии, и покупатели могли не расчувствоваться…

Но поскольку жертва на приманку клюнула, план объявили гениальным. Что же. Наверное.

Квартира, как я понял, была не ее.

Я надеялся, что, несмотря на все это, секс-то был у нас искренний. И она меня любит. А я – ее. Поэтому, когда страсти улеглись, я сначала, напившись, отправил лже-Анне-Марии несколько оскорбительных сообщений по мобильному телефону, потом, разрыдавшись, в тех же sms признавался ей в любви. Она не отвечала. Ответил за нее представитель местного отдела Интерпола, в кабинете которого я на следующий день подписывал какие-то свидетельские показания. Он молча взял меня за затылок и треснул лицом об стол, а потом бросил платок и подержал перед глазами телефон. Пока я вытирал кровь, он прокрутил мне все мои сообщения. И очень толково порекомендовал мне этого не делать. Дал расклад:

– Эта отважная женщина, имени которой ты, паскуда, даже не достоин знать, рисковала собой ради других людей. Она мать двоих детей и любящая и любимая супруга. Вполне счастлива. Да, по долгу службы ей иногда приходится иметь дело с грязью, но когда человек чист, грязь к нему не пристает. Не приставай к ней и ты, грязь. После суда уматывай из этого города, если не хочешь проблем! Так будет лучше для всех. Поверь мне.

Я хотел спросить, за каким это рогоносцем она замужем, – конечно, это от слабости, и от обиды, и от отчаяния, – но Анна-Мария взглянула на меня укоризненно. А вместе с ней мальчик, наверное, около двух лет, золотоголовый и очень красивый. Глядели они на меня с фотографии под стеклом. На столе этого самого следователя. Мне все стало понятно, и я хотел сначала извиниться за все – вообще за все, ведь и ему, наверное, было нелегко, – а потом подумал, какого черта. Сказал:

– Ну и работа у вас, ребята. Бог ты мой…

А он ничего не ответил, только встал молча, оперевшись рукой о лицо Анны-Марии под стеклом, и еще раз взял меня за затылок и треснул лицом об стол. Вернулся на место, и мы долго молчали. Я уже не боялся. И уже не вытирал кровь.

Потом мы продолжили беседу.

Я все же не верил до последнего. Не верил в то, что я для нее грязь и все, что с нами было, всего лишь притворство. Но когда увидел ее в комнате во время суда, понял – да, это правда. Я действительно ничего для нее не значу. И никогда не значил. Встреча была короткой, но мне хватило ее, чтобы все понять и на следующую же неделю собрать вещи и улететь в Стамбул.

Столкнулись мы в комнате, куда заходили свидетели, чьи лица присяжные не должны были видеть. Конечно, лже-Анна-Мария была таким свидетелем. А я и сопровождавший меня полицейский попали туда случайно. Тут я и увидел ее. Встреча была очень короткой. Буквально за нами следом в комнату ворвались охранники, объяснили сопровождающему, что он ошибся, и посоветовали сразу покинуть помещение.

Мы так и поступили.

А пока охранники разговаривали, мы смотрели друг на друга. Конечно, я разволновался. У меня дрожали руки. Я пытался выглядеть спокойно, но знаю, что у меня ни черта не получилось. А вот у нее получилось. Сначала я вздрогнул и отвернулся. Потом все же искоса глянул на нее. Ей – я видел это – было плевать. Она все это время глядела на меня спокойно и в упор.

Даже усмехнулась.