Николя Ванье - Белль и Себастьян

Себастьян вошел в коридор и только тогда зажег масляную лампу, которую принес с собой. На стенах он увидел прикрепленные кнопками бумажные звезды и детские рисунки. В конце коридора была двустворчатая застекленная дверь. Он подбежал, повернул дверную ручку и вошел в класс. На стене позади учительского стола висела огромная черная доска. Чья-то рука написала на ней красивым округлым почерком фразу, которая показалась Себастьяну похожей на праздничную гирлянду. Эстер рассказывала, что бывают буквы прописные и печатные, заглавные и обычные, а еще — знаки пунктуации. Благодаря ей он сейчас чувствовал себя увереннее, чем мог бы. Мальчик прошел между партами, радуясь, что Белль рядом. В комнате пахло чернилами. Луч света от лампы упал на большой рисунок, растянутый между двумя деревянными планками, соединенными за концы веревкой. Вся эта конструкция висела на гвоздике. Эстер объяснила ему, как выглядит карта, но он бы и сам догадался. Это была она, карта мира!

Сердце билось так сильно, что у Себастьяна перехватило дыхание, но он все равно взял учительский стул, подтащил к стене и, не задумываясь, что совершает акт святотатства, сорвал карту.

Когда он расстелил ее на полу, очертания мира уже не казались ему такими уж впечатляющими. Мальчику пришлось походить по карте, чтобы найти искомые буквы. Листок, что дала ему Эстер, немного помялся, но слово «АМЕРИКА» все еще было отлично видно. Под этим словом она написала «ФРАНЦИЯ». Его Себастьян знал и раньше, слово показал мальчику Сезар. Найти его на карте оказалось просто, потому что школьный учитель отметил его маленьким синим флажком. Если Сезар сказал правду, это должно быть где-то рядом…

Себастьян увидел сразу несколько слов, которые начинались с буквы «А». «АЛБАНИЯ». Чуть дальше — «АЛЖИР», еще дальше — крупный рисунок и надпись «АВСТРАЛИЯ». Страх комком подкатил к горлу. Что, если он не найдет? Лампа освещала разноцветные пятнышки стран, голубые озера океанов. Он вспомнил, что говорил Гийом о воде и планете. Еще один большой рисунок в форме рожка, раскрашенный зеленым, коричневым и желтым. И наконец буквы «А», «М», «Е»… АМЕРИКА!

Нашел!

Но энтузиазм тут же исчез. Это было хуже, чем упасть в ледяную реку. Учить буквы, чтобы потом увидеть это? Эстер оказалась права. Америка его мамы была совсем не там, где показывал Сезар, не за горами. Америка — это страна на другой стороне огромного синего моря!

Разочарование было велико, и Себастьян заплакал так горько, что заболело в груди. Он оплакивал смутные воспоминания о лице матери, свои обманутые надежды ощутить ее запах, оказаться в ее объятиях. Плакал потому, что всегда чувствовал себя непохожим на других, маленьким дикарем и, как они еще его называли, — цыганом. И потому, что все рассказанное Сезаром о маме оказалось враньем. Что же получается? Его дедушка всегда только и делал, что врал ему? Зачем он обещал, будто мама вернется? Он ждал ее годы, много лет! И верил в Америку!

Плач мальчика встревожил Белль, и она тоже заскулила. Потом подошла и несколько раз глухо тявкнула. Себастьян не шевельнулся, и тогда она попыталась оттолкнуть его руки от лица своим мокрым носом. Когда и это не вышло, стала лизать ему лицо. Через время рыдания утихли, и она легла перед мальчиком, словно бы приглашая последовать ее примеру. Себастьян лег рядом и прижался к ней всем телом. В классе было очень холодно. Он долго вздыхал, но потом погрузился в дрему, а Белль охраняла его сон.

Настенные часы показывали три часа ночи, однако нужно было иметь орлиное зрение, чтобы рассмотреть часовую стрелку в клубах дыма. Хауптман раздобыл на черном рынке упаковку сигар и только что раздал их под пьяные приветственные крики товарищей.

Подавляя тошноту, Петер Браун пытался выглядеть оживленным. Его сотрапезники шумели, блюда на праздничном столе пахли отвратительно. На них уже начал застывать жир, и ему пришлось отвернуться, чтобы его не вырвало. Единственное, чего ему хотелось, — выйти на улицу, подышать горным воздухом, чтобы просветлело в голове, вернуться к себе в комнату и лечь спать.

Лейтенант Эберхард затянул « Лили Марлен », остальные охотно подхватили. Фельдфебель Эрих Краусс посмотрел на Брауна и поднял бокал в знак приветствия. Петер кивнул. Настойчивость подчиненного его раздражала: Эрих весь вечер не спускал с него глаз. На последнем куплете Эберхард встал. Он хотел сказать тост, но в итоге просто опустошил бокал и поперхнулся, однако настроение у него не испортилось.

— Что-что, а вино французы делать умеют!

Унтер-офицер Фукс поморщился. Он был из тех, кто охотно участвует во всех «особых операциях», и Браун боялся его как чумы.

— Зато вояки из них неважные!

— Рано радоваться! Поговорим, когда в стране не останется ни одного их проклятого мак и !

— Давайте хоть на сегодняшний вечер забудем о войне, правда, герр обер-лейтенант? Фукс, ты проштрафился!

— Только этого не хватало!

Несмотря на всю браваду, участники застолья испытывали своего рода ностальгию. Все, кроме Фукса, который жил войной, мечтали об увольнительной. Ходили слухи, будто союзники активнее бомбят их родную землю, и в сердцах солдат, занимавших оккупированные территории, поселился страх. В настоящее время их семьи уже не были в безопасности. И самое худшее, что могло с ними произойти, — это, бесспорно, утрата уверенности в победе. Победные коммюнике звучали все более лживо. О том, что в Советском Союзе ситуация сложилась катастрофическая, уже знал самый последний ефрейтор. Войска рейха потерпели поражение под Сталинградом, не говоря уже о битве под Курском летом 1943 года, когда наступление немецких войск было полностью остановлено. Вопреки пропаганде, сомнение начало свою подрывную работу. В то время как генералитет хвалился победами на восточном фронте, в рядах офицеров и младшего состава распространялась информация совсем иного толка. Даже речи фюрера, когда-то вдохновлявшие всю страну, уже не могли побороть всеобщий скепсис, и только немногие упрямцы продолжали провозглашать неотвратимую победу Третьего рейха.

Брауну донесли, что ряд офицеров, близких к штабу, осмелились озвучить «свои тревоги». Стало известно, будто и некоторые высшие армейские чины начинают критиковать слишком безрассудную политику фюрера. Петера Брауна эти новости радовали, однако он опасался хаоса, который мог вспыхнуть в любой момент.

В области надбровных дуг начало покалывать, словно иголочками. То был верный признак близкой мигрени. Браун встал и подошел к окну. Сквозь туман можно было различить очертания горного хребта. Самая высокая вершина возвышалась над остальными словно указующий перст. Очень скоро Гийом проснется и через несколько часов будет со своими подопечными там, высоко в горах…