Барбара Пим - Осенний квартет

В ту ночь, вероятно под впечатлением пьесы, которую передавали по радио, Летти видела сон. Во сне время вернулось назад, в год Серебряного Юбилея, когда она гостила у Марджори и у ее жениха Брайена в коттедже, который они купили в загородном поселке за 300 фунтов. Там был и приятель Брайена, приглашенный ради нее, — красивый, но скучный молодой человек по имени Стивен. В субботу вечером они отправились в пивную и сели там в пустом, затхлом салоне с обстановкой красного дерева и с рыбьими чучелами по стенам. Все здесь отдавало сыростью, как будто никто никогда сюда не заходил, и так оно, вероятно, и было, кроме самых робких посетителей, вроде них. Все четверо пили пиво, хотя девицам оно не нравилось и не производило на них заметного «эффекта», разве только заставило призадуматься, есть ли в таком примитивном заведении дамская уборная. На другом конце пивной, в общем баре, было светло, ярко, шумно, но их четверка казалась здесь какой-то неприкаянной. В воскресенье они пошли к утренней службе в местную церковь. Алтарь там был запачкан птичьим пометом, и священник обратился к прихожанам с призывом жертвовать на ремонт крыши. В 1970 году эту церковь закрыли как «излишнюю» и в конце концов снесли, поскольку она «не имела ни художественного, ни исторического значения». Во сне тем жарким летом 1935 года Летти лежала в высокой траве со Стивеном или с кем-то, смутно похожим на него. Он лежал совсем близко к ней, но у них так ничего и не было. Она не знала, что сталось со Стивеном, но Марджори с тех пор овдовела и живет одна, так же как и Летти. Все ушло, ушло то время, те люди… Летти проснулась и долго лежала, раздумывая над странностями жизни, вот так ускользающей от тебя все дальше и дальше.

Марсия вошла в свой дом — в тот дом, который у агентов по продаже недвижимости уже приближался к разряду «полуотдельный, двадцать тысяч». Дома на ее улице почти достигли этой цены, но дом Марсии несколько отличался от других. Снаружи вид у него был самый обычный — цветной витраж во входной двери, два больших эркера и витраж поменьше над крыльцом. Покрашен он был традиционно — темно-зеленый с кремовыми наличниками, но требовал новой покраски, а тюлевые занавеси на окнах (как считали некоторые) не мешало бы выстирать. Но мисс Айвори все еще работала, и она была не из тех, кому можно предложить свою помощь. Соседи в домах более ухоженных справа и слева от ее дома поселились здесь недавно. Изредка при встречах они здоровались, но Марсия у них не бывала, и они не заходили к ней.

Внутри дома было мрачновато, двери — темно-коричневые, всегда таинственно закрыты. На всем лежала пыль. Марсия прошла прямо на кухню, сумку с покупками поставила на стол, покрытый газетой. Она знала, что надо заняться приготовлением обеда. Сестра, ведающая в больнице бытовым обслуживанием пациентов (теперь их называют работниками социального обеспечения), говорила: очень важно, чтобы, придя с работы домой, человек как следует поел. Но Марсия только и сделала, что налила в чайник воды, собираясь выпить чаю. Все силы ушли у нее еще утром на то, чтобы приготовить себе чем позавтракать в перерыв на службе. Теперь ни о какой другой еде ей и думать не хотелось, разве только взять сухарик к чаю. «Печенье поддерживает силы», говорили во время войны, но она никогда не отличалась большим аппетитом. Всегда была худая, а после больницы похудела еще больше. Все на ней висело, но она не очень-то заботилась о своей внешности, не то что Летти, которая то и дело покупает всякие обновки и очень расстраивается, если не может подобрать вязаную кофту точно в тон к другим своим вещам.

Неожиданно раздался звонок, резкий, настойчивый. Марсия точно окаменела, сидя на стуле. Гости у нее никогда не бывали, никто к ней не приходил. Кто бы это мог быть, да еще вечером? Снова раздался звонок, она встала и прошла в комнату, выходящую на улицу, откуда из бокового окна можно было увидеть, кто поднялся на ступеньки крыльца.

Помахивая связкой ключей от машины, там стояла молодая девица. По ту сторону улицы Марсия увидела небольшую синюю машину. Она нехотя отперла дверь.

— А-а! Вы мисс Айвори, да? А я Дженис Бребнер.

Лицо у нее было розовое, взгляд открытый. Молодые женщины теперь, кажется, не увлекаются косметикой, и даже Марсия заметила, что некоторым косметика пошла бы на пользу.

— Мы тут, в нашем Центре, беспокоимся об одиночках.

Неужели она приготовила заранее такую фразу? Ведь прямо-таки отбарабанила. Марсия промолчала.

— То есть о тех, кто живет один.

— Вы думали, что найдете меня мертвой? Так понимать ваши слова?

— Да что вы, мисс Айвори! У нас этого и в мыслях не было!

Казалось бы, как тут не рассмеяться — ведь смешно! Но Дженис Бребнер поняла, что этого делать не следует. Добровольные работники Центра ничего особенно смешного в своем деле не встречают. Правда, иной раз улыбнешься, разговаривая с теми, кто находится под твоей опекой, потому что среди этих людей попадаются просто очень милые. Но бывают случаи и трагические. А вот мисс Айвори — к какой категории ее отнести? Как известно, мать мисс Айвори умерла несколько лет назад, теперь она живет одна, не так давно вышла из больницы после тяжелой операции. Сестра, которую Дженис знала, дала ей понять намеком, что за этой женщиной следовало бы приглядывать. Правда, она продолжает работать, но о ней мало что известно — с соседями она не общается, в доме у нее никто никогда не был. Вот и сейчас эта мисс Айвори не пригласила Дженис зайти, и они продолжали разговор, стоя на пороге. Вламываться к людям в дом, конечно, нельзя, но мисс Айвори, женщина одинокая, могла бы обрадоваться дружескому посещению и случаю поговорить с человеком.

— Мы просто подумали… — продолжала Дженис, вспомнив, что по инструкции тут важно проявить такт и осторожность. — Мы подумали, может, вы захотите прийти к нам как-нибудь вечером на дружескую встречу? Вы знаете, наш Центр рядом с муниципалитетом.

— Нет, вряд ли, — резко сказала Марсия. — Я работаю, и вечера у меня заняты.

Но телевизионной антенны на крыше ее дома нет, так что непонятно, чем она так занята вечерами, подумала Дженис. Впрочем, она сделала все, что могла, может быть, заронила семечко, а это самое важное.

Как только дверь за ней закрылась, Марсия поднялась наверх, в спальню — проследить Дженис Бребнер. Она увидела, как та отперла машину и села за руль, держа в руке какую-то бумагу и, видимо, сверяясь с нею. Потом уехала.

Марсия отошла от окна. Она была в той комнате, где умерла ее мать. С тех самых пор здесь все оставалось почти как было. Тело покойницы, конечно, вынесли и похоронили, все, что делается в таких случаях, было сделано, погребальные обряды соблюдены, но потом у Марсии не хватило сил переставить в комнате мебель, а миссис Вильямс, которая в то время приходила к ней убирать, не поощрила ее в этом деле. «Вам будет приятнее, чтобы все осталось как есть, и ничего тут не меняйте», — сказала она. Ей, наверно, просто не хотелось двигать мебель. На кровать перебрался спать Снежок, и так было до самой его смерти, когда черные пятна у него на шкурке приобрели бурый оттенок, тело стало легким, и вот однажды исполнилось время его, он перестал дышать и принял мирную кончину. Ему было двадцать лет, в переводе на человеческий возраст сто сорок. «И не захочешь жить до такой старости», — сказала тогда миссис Вильямс, как будто человеку дано выбирать или предпринимать что-нибудь по этому поводу. После смерти Снежка и погребения его в саду миссис Вильямс ушла от Марсии, так как ей стало трудно работать, и Марсия даже не пробовала прибирать в комнате матери. На одеяле по-прежнему валялся старый меховой катышек, который принес Снежок в свои последние дни, и с тех пор он высох, стал точно какая-то окаменелость давних веков.