Джули Тиммер - Лишь пять дней

— Я хотела бы спать здесь, если ты не против, — прошептала она мягко тоненьким голоском.

Он не ответил.

Это лучше, чем отказ, подумала она и забралась на кровать. Легла рядом и положила руку ему на бедро. Он не шелохнулся, уставился в потолок, будто не замечая ее.

— Прости, — прошептала она.

Ответа не последовало. Она повернулась к нему, рассматривая плотно сомкнутые губы, крепко сжатые челюсти. Видно было, как он борется с собой, чтобы молчать. Или чтобы не заплакать? Она глубоко вздохнула, когда рассмотрела его слезы. Она обидела его.

Эта мысль огнем обожгла ей глаза, и в первый раз она позволила себе думать, что так называемая хвастливая болтовня о Гентингтоне (так она называла речи мужа), которая только что прозвучала в гостиной и которую она слышала много раз, может, вовсе не хвастовство, а правда? Может, он действительно хотел ухаживать за нею? И его действительно задевает ее неверие? Вдруг он действительно хочет, чтобы она осталась с ним, не исчезла из его жизни? И уже второй раз за много дней она поняла, что совершила ошибку, оставив сообщение доктору Тири.

— Прости меня! Том, пожалуйста, поговори со мной!

— Ты разбиваешь мне сердце, когда так себя ведешь, — прошептал он, все еще уставившись в потолок, — будто не веришь, когда я говорю, что хочу быть с тобой до самого горького конца.

— О Том! — Она нежно взяла его за подбородок и развернула к себе. Глаза его были полны слез, она в удивлении открыла рот, он бесцеремонно пожал плечами. Мара утерла слезы и нежно поцеловала каждый глаз.

— Я больше не могу водить машину, — прошептала она. — Ты замотаешься выполнять все домашние дела!

— Мне все равно! — прошептал он в ответ. Он долго смотрел на нее, чтобы она поняла, что он искренен.

— Я буду страшной, отвратительной, тощей и замотанной в одеяло, и это произойдет быстрее, чем ты думаешь! Тебе придется возить меня в инвалидной коляске.

— Мне все равно!

— Ты не сможешь больше никуда со мной ходить. Ты будешь меня стыдиться, это будет такой позор, что ты предпочтешь сидеть дома и прятаться.

— Нет!

— Я забуду, кто ты и кто Лакс! Я перестану говорить. Мне придется переехать в санаторий, и ты будешь меня навещать. Ты будешь приезжать из-за чувства долга. И будешь заставлять Лакс. А она меня возненавидит. — Она скорчилась при этой мысли и перевернулась на другой бок, но теперь он взял ее за подбородок и повернул.

— Нет, не возненавидит, — ответил он, глядя ей в глаза.

— Ты не сможешь выйти на пенсию, эти санатории страшно дорогие! Тебе придется работать, пока не стукнет семьдесят. А Лакс придется учиться не в частном коллеже, а каком-то ужасном государственном.

— А ты читала отчет о наших инвестициях, которые я тебе давал? Я могу выйти на пенсию уже завтра.

Она покосилась на него, и муж засмеялся, на этот раз он наклонился и поцеловал ее.

— Я смогу, и захочу, и буду навещать тебя! И Лакс тоже! Это не станет просто обязанностью. И она никогда не станет тебя ненавидеть.

— Станет, и ты тоже! Ты закончишь свои дни одиноким и несчастным, навещая какую-то старую развалину, которая даже не помнит тебя. Но ты можешь этого всего избежать! Встретить кого-то, жениться на ком-то молодом, здоровом, начнешь новую жизнь.

Он покачал головой:

— Я не хочу начинать новую жизнь. Мне нравится эта! С тобой!

— Но я буду…

— Ты останешься любовью всей моей жизни! До конца моих дней!

Она вздохнула и закрыла глаза. Она почувствовала, как он ворочается. Наконец он повернулся на бок и лег лицом к ней. Подсунул руку ей под бок, другой обнял и придвинул ближе. Вскоре он уже мирно посапывал. Она аккуратно высвободилась из объятий мужа, устроилась на краешке дивана и стала любоваться спящим. Он действительно был произведением искусства! «В смысле надо мной еще работать и работать», — всегда смеялся он. «Нет, — поправляла она, — ты оконченный шедевр!»

Легкими прикосновениями она пробежала пальцами по его волосам ото лба к затылку, затем по вискам и вниз по щеке. Это непростительно — позволить такому красивому человеку потратить впустую свои годы, играя в медсестру женщины, у которой внешний вид, тело и сексуальная привлекательность исчезали, в то время как его только повышались.

Она посмотрела на морщинки в уголках его глаз — результат множества улыбок. Он был таким добрым, щедрым. Конечно, он бы заботился о ней до конца. Он был прав в том, что сказал в гостиной: он был профессионал. Он мог профессионально холить и лелеять. Он заботился бы о ней лучше, чем о любом другом пациенте, если бы она позволила ему.

Если бы он ухаживал за нею, она протянула бы дольше, чем в принципе позволяет обычное течение болезни. Она могла легко представить, как он говорит: «Еще не пора, любимая» каждый раз после того, как она предложит переехать в санаторий или хотя бы навести о нем справки. Она могла вообразить его, толкающего инвалидное кресло, несущего ее от кушетки до кровати, делающего ей пюре. Расчесывающего ей волосы. Опускающего ее в ванну и купающего чрезмерно осторожно. Подбирающего температуру воды, давление мочалки.

По сути, он был ее билетом в сторону жизни с Лакс, родителями, «Теми Леди».

Хотя в одном Том был прав во время их спора в гостиной — в этом браке два человека, а не один.

Два человека, которые любят друг друга и будут любить до конца времен!

Наклонившись ближе к мужу, она глубоко вдохнула его мужественный возбуждающий опьяняющий аромат. Прижала губы к очаровательной теплой щеке, ощутила сексуальную грубость ночной щетины. Аккуратно лизнула щеку и почувствовала соленый привкус кожи.

Два человека, так наполненные любовью, что сделают все для блага партнера.

Мара прижалась лицом к его плечу и позволила слезам течь по его коже, размышляя о том, чего она лишается, запрещая ему ухаживать за нею так, как ему хочется.

И о том, чего он лишится, если она ему разрешит!

Скотт знал, что его сегодняшний урок о прилагательных и деепричастиях не очень увлекателен, но когда весь седьмой класс с живостью повернул головы к двери, он понял, что это вызвано не скукой мало вдохновляющей темы. Он посмотрел в том же направлении и с удивлением обнаружил свою жену в дверном проеме. Глаза ее были красными и опухшими от слез, а губы дрожали, будто она вот-вот зарыдает.

О господи, подумал он: ребенок! Он повернулся к классу с побледневшим лицом и сказал:

— Я выйду на несколько минут и пришлю к вам мистера Коннера. — Кабинет Пита был рядом.

Он вылетел в коридор, закрыл за собой дверь и дрожащими руками обнял жену за плечи:

— Что-то с ребенком?

Казалось, она была удивлена вопросом, покачала головой и машинально погладила живот: