Александр Гончар - Тронка

Разбуженный гудением самолета, вскочил на ноги Виталий и, еще не очнувшись от сна, рванул Тоню за руку.

— Прячься!

Он толкнул ее в какую-то будку, в железную тьму, откуда только и виден был круглый звездный лоскуток неба в иллюминатор. Тоня не поняла, что его так напугало спросонок.

— Что с тобой, Виталик?

Он молчал. Слышно было, как он взволнованно дышит в темноте. Тоня подумала, что это ему стало неловко за свой испуг, а Виталий не чувствовал неловкости, он был сейчас охвачен тревогой; приникнув к иллюминатору, напряженно прислушивался, а в голове стучала и стучала мысль: «Мы — цель! Мы — мишень! Нас летят бомбить! Нас будут бомбить!»

Небо, все небо рокочет ровно, властно, величаво. Поднявшись откуда-то с далеких аэродромов, идут на уровне звезд могучие машины, гиганты стратегической авиации.

— Где же он?

Тоня, прижавшись к Виталику, тоже выглядывает в иллюминатор.

Гул-рокотание удаляется, тает в вышине. Тихим становится небо.

Оба, наэлектризованные, выбираются из своего укрытия и снова видят над собой вверху огромную звездную степь. Уже еле слышен гул того невидимого самолета или целой армады самолетов, что исчезли в звездной пыли Чумацкого Шляха.

Через некоторое время услышали грохот над полигоном. И еще грохот. И еще… Потом все утихло, ночь наполнилась тишиной.

Но хлопец уже не мог теперь не прислушиваться к небу, к его звездным глубинам. Время от времени чудилось ему, что небо с запада начинает тонко, угрожающе гудеть. «И это будет длиться все время? Это так мы все время будем жить здесь, на этом ржавом ковчеге?» — с тревогой думал он, поглядывая на Тоню, словно бы тоже опечаленную какими-то догадками. А Тоне почему-то вспомнились в это время слова брата о том, что трудно бомбить море в звездную ночь… Да еще вспомнилось, как рассказывал тогда за столом старший летчик о войне, о том, как гибли его друзья — летчики фронтовые: полетят и нет, не возвращаются. И будто и поныне они где-то там, в звездных высотах, живут…

Остаток ночи прошел спокойно.

Прижавшись друг к другу, они молча наблюдали, как постепенно наступает рассвет, как звезды тают в пепельно-сером небе. Это был тот ранний час, когда в степи так хорошо, когда чабаны выпускают овец из кошар и зорюют, то есть ведут их, выпасая на ходу, еще при свете зари; это наилучшее время для чабана — вести отару, пока еще не жарко, по прохладным пастбищам и слушать, как в тихом утреннем воздухе позванивает тронка… Так гулко-гулко вокруг, за многие километры слышно, как где-то протарахтит арба с фермы в степь и как где-то там уже перекликаются люди, накладывая сено в арбу. Там покой, порядок, еще один трудовой день начинается. Чабаны, сойдясь, спокойно будут разговаривать о ночной работе летчиков, что, подобно громовержцам, грохотали над полигоном.

Восток разгорается, море светлеет, вот-вот солнце взойдет… Среди вечно живых мерцающих волн моря только их судно с покосившимися мачтами застыло неподвижно. В глубине степи, где-то у самого небосклона, еле темнеет пятнышком Центральная. Ни парка, ни фронтона школы, ни ветродвигателя с его пропеллером, ни паутинок телевизионных антенн — ничего не различишь, все там слилось, как в мареве, так далеко.

— Виталик, сколько, по-твоему, будет туда?

— Да столько же, как и вчера было…

Он улыбнулся скупо, краешком рта, а посмотрев на нее, немного застеснялся и сразу похорошел. Еще и в школе девчата замечали, что он хорошеет, когда смотрит на Тоню.

Тоня чувствовала, как волной приливает нежность.

Виталик в раздумье уже озабоченно склонился на поручни борта, и в голове его начали один за другим рождаться разные проекты. Вспомнился капитан Дорошенко: как бы он вел себя в такой ситуации? Есть же люди, которые не падают духом, не теряют самообладания при любых обстоятельствах! Искать, думать, бороться — в этом теперь ты весь. Полезет искать двигатели, попытается высечь огонь, добудет для Тони воду из-за борта…

Приблизившись к борту, они следят за птицей, что, сев поодаль между волнами, вольно и словно бы даже с наслаждением покачивается на воде. Вода и птица как бы успокаивали. Не хотелось думать в эти минуты ни об ужасе неизвестности, ни о безвыходности своего положения, ни о том ночном гудении неба — ведь сейчас вокруг такая тишина, такой простор, такая красота.

От долгого стояния, оттого, что солнце уже действовало на них пьяняще, показалось им, что судно плывет. Но это лишь волны плыли, обтекали, омывая его борта, и катились дальше, а судно стояло на месте. Двигалась планета, двигалось солнце в небе, двигались воды своими вечными волнами, а оно — ржавое — тупо и недвижно стояло на месте.

Так и будет словно бы плыть это судно целый день, а солнце еще сильнее опьянит их, и палуба снова раскалится, и вся эта железная гора будет дышать на них своим ржавым огнем. Потом снова наступит ночь, где-то за тысячи верст отсюда летчики наденут шлемофоны и парашюты, направятся к своим бомбардировщикам, и разговор между ними будет о том, что звездное море бомбить трудно. А Виталик и Тоня, забравшись на бак, будут сидеть на своем железном острове и в ожидании ночного удара нервно вслушиваться в звездное небо из-под стальной своей скалы, будут сидеть, пригорюнившись, молчаливо, как последние дети Земли, как сироты рода людского.

— Ну и везет же тебе, Микола, — плескаясь у рукомойника, говорит бульдозерист Брага голому по пояс Миколе Египте, который стучит краником, разбрызгивая во все стороны воду.

— В чем же это мне так везет, Левко Иванович?

— Ну как же, тебя, собрата моего по труду, прораб товарищ Красуля посылает сегодня со скрепером на другой объект, прямо в Тарасовку.

— Ну и что?

— А то, что поедешь и будешь себе песни в дороге распевать! А после обеда вдруг окажется, что твой скрепер как раз нужен нам здесь. И тебе придется возвращаться. Так себе прогулочка в полста километров в будний день. Не каждому выпадает такой дурняк.

— А мне-то что! — сверкает Египта молодыми белыми зубами. — Порожняком? Начальству виднее. Мне хоть ветер гонять, только бы платили.

— То-то же! Слушаю тебя и вижу — парень ты не промах. Только смотри, друг, не упусти еще один шанс…

— Это вы насчет па «налево»? — хохочет Египта.

— Ох, и догадлив же ты! Цыганская у тебя натура, хлопец! Глину!.. Эту глину кое-кто с канала бабам в Марьевку возит, они сейчас как раз хаты обмазывают…

— Глиной промышлять — это я еще не пробовал. А пожалуй, стоит рискнуть, — смачно приговаривает Египта. — Только сами же потом возьмете меня за душу как председатель товарищеского суда!

А Брага будто и не слышит, продолжает свое:

— Да смотри не проторгуйся, не продешеви. Не то мне будет стыдно, что собрат мой по работе за гроши нашу глину отдает. Это ведь не просто какие-нибудь, а первородные киммерийские глины — геологи могут засвидетельствовать.