Нина Садур - Вечная мерзлота

— Душегуб, — сказал старик старинное слово.

Зиновий тонул в старухах, как в болоте, он упирался ногами в их головы и хотел вынырнуть. Дядя Али тащил к выходу рваноротую, мертво и цепко сплетенную с ним, метельная же стыдящая семенила рядом с азербайджанцем и беспрепятственно заглядывала в его плоское мучнистое лицо. Дядя Али, не в силах отогнать ее, стал плевать в нее, пытаясь попасть ей в глаза.

В это время старик, сообразив что-то, побежал, но Зиновий, очнувшись от старушечьих чар, взмахнул рукой и коснулся плеча старика. Касание было несильным, но плечо покраснело. Ибо то был нож. Старик тихо и нежно вскрикнув, отскочил.

— Душегубы, — с сожалением сказал старик, без жалости приложив ладонь к красному плечу. Сквозь пальцы беспрепятственно потекла кровь и растекаясь вдоль всего старика, неожиданно омолодила его. Его измятое серое лицо посмуглело и оживилось. И ладонь, лежащая на кровавом плече, лежала так, будто отвесит он сейчас глубокий старинный поклон… Стоял он прямо и никуда больше не рвался. То ли артист он был, то ли кто?

Наконец Зиновий, Али и прикрепленная к ним старуха исчезли. Стыдящая метельная вновь села, вытянув ноги, вновь тихо завела свой мотив, остальные старухи повалились по углам, как могли.

Петя метнулся к окну. Так и есть! Дядя Али и папа погрузили в джип длинный мешок. Потом папа остался, а дядя Али поехал. «Развозить старух!» Петя отскочил от окна.

Петя сидел на своей водяной кровати и грыз ногти. Потом вновь припал к своей дырке. И от неожиданности обмочился.

Под ним стоял высокий старик с кровавым плечом. Ладонь старика по-прежнему лежала на этом плече. Лицо старика было поднято вверх, а черные блестящие глаза старика смотрели на скрытый глазик Пети. Прямо внутрь. Мальчик вмиг догадался, что старик поджидал его, истекая кровью, он терпеливо стоял, подняв лицо вверх. Петя задрожал. Старик сказал мягко:

— Прости…

Мальчик задрожал сильнее, во рту у него пересохло.

— Прости, — повторил старик уже тверже, и Петя распластал горящие ладони на прохладном паркете, чтоб хоть как-то остудиться. Две его ладони теперь были простерты по обе стороны старика, тот не мог видеть этого через потолок и поэтому крикнул, сильно и страстно:

— Прости, прости!!!

Петя не знал, что старик сделал ему, за что просит прощения, но на просьбу старика в груди поднялся тугой ком обиды и Петя, сам того не замечая, стал скрести ногтями пол. Теперь простертые над стариком ладони, немного коптились по обе его стороны.

Покачнувшись и на миг прикрыв глаза, старик сказал:

— Я алкоголик. Прости.

Теперь в голосе его звучала тоска, и Петя решил, что за такую чушь он его простит, конечно, но старик сделал что-то еще, что-то трудное, страшное, что-то такое нестерпимое, невероятное, чего Петя не заметил, но сейчас старик скажет ему об этом. Такого сильного и нового волнения мальчик не испытывал никогда. Он перестал чувствовать свое тело (которое всегда чувствовал, всегда носил с собою, и которое причинило ему столько неприятностей), он вообще как будто исчез, и в то же время не исчез, он лежал над стариком, безвольно раскинув руки и ноги (как лежал в бассейне, даже лицо опустив в воду, и парил до тех пор, пока хватало воздуха в легких), теперь он так парил над стариком, не зная и не страшась — хватит ли ему воздуха в легких? Он ждал признания, совершенно не думая о себе самом. Старик сказал ему:

— Я не знаю слов…

Петя отпрянул от дырки и перекатился на спину и перекатился еще раз, подальше, еще подальше.

«Сволочь… — прошептал мальчик, тяжело дыша, — сволочь такая…» Теперь его снова била дрожь и снова весь он горел. Он чуть не задохнулся, чуть не умер, а эта сволочь, алкоголик, вонючка — не знал слов! Он не желал больше видеть этого поганца… Но он не мог не видеть его… на брюхе подполз к дырке и вновь приник к ней своим глазом. И обругал себя «уродом» — потому что старик говорил легко и вольно и лицо его сияло! Пока Петя сердился, старик нашел слова и сказал их, и сказал, что такое страшное он совершил, а Петя не узнал этого. Вновь охватив руками пространство вокруг старика, он всем телом вдавился в пол, словно хотел свалиться тому на голову. Старик уже не просил прощения, он просился к нему наверх…

— Возьми меня к себе… возьми меня к себе… все равно возьми! — горячо шептал старик. — Времени нет, я знаю, я не успею прожить свою жизнь, как надо, но ты прости и возьми, ты все можешь! Ты слышишь?!

— Слышу, — прошептал мальчик, лихорадочно соображая, как взять старика к себе…

— Ты видишь меня?! — тоскливо выкрикнул старик.

— Вижу, — сказал Петя.

— Возьми меня к себе, — потребовал старик резко и властно.

Мальчик задрожал от страха и спросил:

— Но как?

Старик опять сказал свое любимое:

— Я не знаю слов, я не знаю слов…

— Да ничего, — сказал Петя, — лучше скажите, как? Мне вас к себе забрать?

— Все знаешь ты, — сказал старик, и ты реши, как это сделать.

Хорошо, — безвольно согласился мальчик и заплакал, он не представлял, как ему выдернуть снизу старика.

Старик же, вместо того, чтобы бояться вместе с ним, вдруг улыбнулся и положил вторую руку на другое свое плечо, теперь — руки крест-на-крест, он опустил голову и держал себя за плечи так, словно боялся взлететь… да, боялся, потому что, глубоко, прерывисто вздохнув, он опустился на колени.

— Что вы делаете? — трепеща, пролепетал вверхулежащий, и сладко выдохнул. — Зачем?

Но у старика, видимо, опять не было слов. Он молчал. Петя видел его затылок, его плечи: одно горячее, другое грязное; седые волосы, на которые дул невидимый ветер, и ему казалось, что этот молчащий, скрюченный, подвальный старик сейчас взлетит и вонзится в его живот. Тогда он вжался в пол и так сильно растянул себя по полу, что заболели мыщцы его все и суставы, живот же его, казалось, вот-вот продольно лопнет и раскроется, как большой рот… он боялся, что старик промахнется, ведь он шатался весь от голода и потери крови… старик этот замечательный… он сдерживал рвущееся дыхание, боясь разрыдаться, он давился своим стоном, осторожно выпуская сквозь стиснутые зубы кипящий воздух. Но больше всего он боялся спугнуть ту трепетную тишину, которая встала вдруг везде, которая была, как безмерный глаз что-ли… и он, распластав руки-ноги, кружил где-то в глубине ее зрачка, с раскрытым ждущим животом, к которому привязан был нижайший старик… вот как это все было… в этот момент откуда-то из тьмы, сбоку, забытый, выбежал Зиновий, весь в огнях угроз, а из-под его руки выкатился и заплясал азербайджанец…

— Блядь! — крикнули боковые в голос.

Азербайджанец, хрипя, тыкал пальцем в белого старика. А Зиновий крикнул, впервые в жизни срывая свой голос: