Нина Садур - Вечная мерзлота

— Ты дура! Октябрина! — крикнул Орлов. — Напополам. Фенька пропишется и сдаст нас с тобой куда-нибудь. Она очень хитрая! А я ведь пьющий. Про тебя я вообще молчу. Обоих посадит. Поняла?

Поняла.

— Тогда ты не женись на ней, Орлов, — разумно предложила я.

— Я на ней женюсь, — сказал Орлов, и лицо его запылало пожаром от черного вина.

И опять, опять у меня мелькнула догадка, которую я уже пыталась удержать и не смогла.

— Подожди-ка… — сказала я. — Фаина с Феликсом из-за волнистой линии гор.

— Ты можешь говорить по-русски? — взвился Орлов.

— Но разве я не права? — удивилась я.

— Говори просто: чурки они, вот и все.

— Орлов, я не люблю, когда ты применяешь все эти словечки: чурки или так… самка собака, ты понимаешь!

— Сука, что ли? — уточнил Орлов.

— Орлов! — крикнула я.

— Ну хорошо, хорошо, поехали дальше! — сказал Орлов. — Из-за волнистой линии. Ну?

— Горы хотят достать до неба.

— Хотят, — согласился Орлов.

— Но не могут, Орлов!

— Ну и что? Что ты разволновалась-то? Опять открытие?

— Да! — крикнула я.

— Ну какое опять? — крикнул Орлов. — Что тебе горы теперь нашептали?

— В юности, Орлов, я заблудилась в горах…

— Да знаю, знаю. И тебя там еле стащили со скалы… ты беременная была… Надо же… ведь хватило ума-то! Беременная поперлась, ужас!

— Я это сделала для того, чтоб мой будущий ребенок был ближе к небу, Орлов! И ты знаешь, чего я добилась!

— Ну ладно, ладно, ну хватит тебе, Октябрина! — захныкал Орлов.

— Тогда не перебивай, Орлов, — сказала я.

— Не буду, — охотно Орлов пообещал.

— Знай же, Орлов, что те люди, что свели меня с вершины в живительную долину, были абсолютно черные. Понимаешь, черные, кроме зубов.

— Ну, чурки, — согласился Орлов, — а что такого? Они там все черные, как Фенька.

— Не удивительно ли тебе, Орлов, что люди, приближенные к небу, такие черные, как земля!

— Мне неудивительно, — сказал Орлов.

— Вот что, Орлов, я должна все обдумать! — сказала я. — Я еще не до конца поняла свою догадку.

— Подумай, Октябрина, — сказал Орлов. — А то тебе скучно… без твоих догадок.

Тут Орлов замолк, сузил глаза и стал смотреть мне за спину.

Я тоже обернулась: Феликс — мы и не слышали, а он давно стоял в тени коридора у самой кухонной двери. А кофта сползла на нем, обнажив округлое желтоватое плечо. Черные с жирным отливом волосы были переброшены через другое плечо, и он их завязывал хитроумными узлами, исподлобья глядя на нас. Орлов вдруг передернулся.

— Как не знаю кто, — сказал он чуть слышно.

Но все-таки испугалась, что слышно, и глянула на Феликса. Феликс застеснялся и опустил глаза.

— Иди-ка сюда, сынок, — сказал Орлов, и Феликсу не хотелось идти, я даже почувствовала, как напряглась его спина и сжались ягодицы, но мальчик не посмел ослушаться, подошел мелко-мелко, и Орлов открыл ящик стола, нашарил горсть липких конфет, и Феликс тут же подставил ладони лодочкой, но не плотной, потому что несколько конфет провалились в щель меж ладоней. Орлов внимательно посмотрел на Феликса, и Феликс воскликнул:

— Ой, упало!

Феликс поднял упавшие конфеты и всем показал их. Орлов заулыбался и закивал.

— Иди в комнату. «Спокойной ночи, малыши» сейчас будут, — сказал Орлов.

Феликс кивнул и тут же ушел.

— Готовый выращенный сын, — сказал Орлов, — и молодая жена с горячей…

— Орлов! — прикрикнула я.

— Эх ты, занебесная! — вздохнул Орлов. — Ничего же там нету!

— Я знаю, — еле слышно выдохнула я.

— Одна чернота бесконечности! — разозлился Орлов.

Я кивнула.

— Ну, а как мне-то прикажешь? Вот мне уже тридцать лет, еще тридцатник и капут?

Я молчала.

— Отвечай! Ты обязана, Октябрина! Ты мне обязана отвечать! — заходился Орлов в душном гневе.

И тут я встала. Моя догадка блеснула с такой силой, что опалила мой мозг.

— Я кое о чем догадываюсь, — сказала я.

— Да это уж несомненно… — поник Орлов. — Ты всю жизнь догадываешься до чудес. Уж мне ли не знать!

— О нет! — возразила я. — Никакого чуда! Я пошла думать.

— Иди! — разрешил мне Орлов.

И я пошла сидеть на своей кровати, попрыгивать на пружинах, чтоб они тихо звенели, помогая мне думать об этих невероятных людях.

Когда они нашли меня в синеве над бездной, еле теплую, на бледно-розовом камне, они гортанно закричали, и кривая темная речь их вонзилась в небо, как ножи! Они кричали, что нашли меня и им нравится, что я живая. Они кричали и показывали на небо, а я поднимала глаза вслед за их руками — небо смотрело на нас, как на чужих. Тогда я кивала этим людям, что я все поняла, и закрывала глаза от ослепления. Эти люди стали заматывать меня в кислую козью шкуру, в которой было темно и тепло.

Там было темно и тепло, и от козьей шкуры пахло козой, которая кормит людей всею собой. И коза несла меня внутри себя и укачивала, чтоб я не плакала, коза кормила меня теплом нутра своего и живою тьмою своею и укачивала меня в себе, чтобы я скорее забыла нестерпимую синеву.

И точно так же, как коза несла меня в себе, в своей живительной темноте, в то же самое время я несла в себе своего сына уже в моей собственной живительной темноте.

Потому что там, где нашли меня эти темнолицые люди, тепло жизни уже иссякло — выше была только пленка неба, а за нею… за нею…

(Тот, кого несла я в двух живительных теплотах, в своей и в козьей — он потом все же проник за эту пленку неба…)

И всех нас — и козу, и меня, и того, кто был во мне — несли эти темнолицые люди! Столько жизней сразу эти небольшие коренастые и темные люди унесли от гибельной синевы в живительный сумрак долины.

Нет, нет, нет, они неспроста такие темные! Ведь если б была возможна жизнь в этой синеве, на этих острых бледных камнях среди прозрачных ветров и бездн, то и люди эти были бы светлыми, прозрачными, легкими и длинными. Как ангелы, которых не бывает (доказано Юрой) и которых человек выдумал от тоски своей по доброте, любви и жизни бесконечной.

Еще долго я прыгала на кровати, и звон пружин подсказывал мне верные мысли, кое-какие догадки… кое-какие догадки мелькали вокруг… Всплывала почему-то алая кофта Феликса… алая кофта Феликса лилась и дрожала, как что-то живое…

И я не заметила, как возникла Фаина. Я подняла глаза в задумчивости, а предо мной на моем коврике стояла Фаина, вся мокрая. Она была в моем халате, который я отложила постирать, и она тяжело дышала, а халат расходился у нее на груди.

— Я была в Моссовете, — сказала хриплая Фаина. — Депутат мне сказал, что скоро выкинет тебя насовсем.

— Депутат меня не знает, — кротко возразила я Фаине.

— Я ему рассказала! — и Фаина узко, нехорошо улыбнулась.

Тогда я спросила, куда меня выкинет депутат? Фаина задумалась. Взгляд ее масляно-черных глаз внимательно обшарил мою комнату и уперся в сияющее лицо сына моего Гагарина.