Добрица Чосич - Время смерти

— Катич, спаси меня! Не бросай!

Он узнал голос капрала Якова, но не находил в себе сил отозваться; спасая его, он бросит Драгана. Вспышки винтовочных выстрелов все плотнее окружали их, надвигаясь снизу, от Драгана. Он кинулся вниз, взрыв швырнул его на землю; он не помнил, как долго лежал, выплевывая снег, листья, вонь взрывчатого вещества. И пополз обратно, на стоны капрала. Ощупью нашел его, склонился над ним.

— Лезь на спину! Как же мне теперь без Драгана? — из глубины души вырвался крик.

Не переставая стонать, Яков обнял его за шею, повис всем телом, обхватив здоровой ногой; Адам подцепил раненую его ногу и медленно пошел влево догонять взвод.

— Как же мне теперь без Драгана? — бормотал он словно в забытьи, волоча сквозь кустарник раненого капрала; он не спешил; не хотелось уходить далеко от Драгана. Перестанут стрелять, он вернется. Так они спустились в овраг, склон укрыл их от ливня пуль. Адам вслушивался в звуки боя — стрельба удалялась, ветер завывал сильнее.

— Слушай, Яков, здесь мне придется тебя положить. Не лайся. Нужно. Я иду за Драганом.

— Неужели из-за лошади бросишь товарища?

— Ты знаешь, я не предатель, в господа бога твоего. Но Драгана оставить не могу. Ползи по оврагу, тут можно. Я тебя догоню.

— Разрывной мне бедро разнесло. Мое дело табак. Еще чуть отнеси. Все-таки дороже лошади я стою, мать твою! Ух, парень!

— Не лайся, я тебя не брошу. Вернусь с Драганом.

И он кинулся обратно, туда, где реже звучали выстрелы, отодвигавшиеся к оврагам. Бежал, задыхаясь, скользя, падая. И смотрел вверх, на кроны и верхушки деревьев, не понимал, где он. Дальше нельзя. В свое время Драган прибегал из лугов на его свист; вложив пальцы в рот, свистнул. В той стороне, куда ушел его эскадрон, слышались стоны и крики раненых. Ветер громче завывал в оголенных ветвях. Всю силу вложил он в свой свист, и тот, казалось, вырвался из самого горла. Несколько раз пронзительно, долго свистел Адам. И всякий раз ждал: если Драган услышал, сейчас отзовется. Но из оврага доносились только голоса швабов и звуки их сигнальной трубы. Они собирались, значит, бой окончен. Убили или захватили Драгана? Слезы обожгли глаза. Он метался по лесу, вперед-назад, вправо-влево, и свистел изо всех сил. Вяза, у которого он оставил коня, как не бывало. Свистел. Ветер отвечал завыванием в ветках дубов.

…Отец будил его, стоя с фонарем у изголовья, будил, улыбался:

— Вставай, сынок, Лиса ожеребилась. Жеребчика принесла. Поднимайся поглядеть. На лбу звездочка, цветок, как у матери. И ноги длинные, и шея тоже. Скакун будет.

На чистой соломе в яслях, не открывая глаз, лежал мокрый, необсохший жеребенок; мать лизала его, обмывала, от головы к ногам. Батраки пили на радостях; отец повыше поднимал фонарь, чтоб светлее было, и смотрел на своего сына, на него, Адама, который в безмолвном восторге склонился над новорожденным.

— Давай назовем его Драганом, — прошептал он, касаясь влажного цветка-звездочки между еще не открывшимися глазами жеребенка.

— Дай бог на счастье, — ответил Джордже, а кобыла мордой ткнулась ему в руку, защищая свое дитя от чужого прикосновения.

До самого рассвета он не мог оторваться от жеребенка; страдал оттого, что тот никак не поднимался на слабые ножки, чтобы подобраться к молоку матери; вглядывался в его мутные глаза и смеялся, уверенный, что после матери, кобылы Лисы, он, Адам, первый человек, увидевший жеребенка…

И с тех пор конюшня стала для него любимым местом пребывания, а Драган — милым и близким другом, источником самой большой радости. По два раза на день он менял ему подстилку, поил молоком, кормил клевером и сахаром, чистил, расчесывал гриву, примечая, как тот растет, и вместе с ним подрастал сам. А когда Драган вырос настолько, что на него можно было садиться, и Адам уже мог ездить верхом. Тогда-то и началась между ними борьба, которая длилась все лето, с того момента, как зацвели сливы, и до сбора винограда, и о которой толковало все Прерово: Драган не позволял сесть на себя. Он кусался, бил задними ногами, сбрасывая на землю — все больше на плетни, а однажды на забор, где Адам сильно ободрал бок. Но Адам ни разу не ответил ему ударом, даже не выругался, он, который за малейшую обиду и просто так, из ухарства, лез в драку с любым, пусть и сильнее себя. А перед юным своим лошаденком он плакал, ласкал его, обхаживал, пытаясь утвердиться у него на спине. Все село развлекалось, прикидывая под вечер, сколько раз за день он слетал на землю или сколько ударов копытами получил этот «Джорджев бедолага», сверстники ликовали, радуясь его неудачам, девушки сочувственно улыбались, опытные лошадники с важностью наставляли его, в глубине души не желая ему удачи; и только кое-кто из молоденьких вдовушек рьяно и сердечно его ободрял. Джордже был в отчаянии; он не знал, что ему делать, как разлучить сына с норовистым жеребцом, собирался даже всыпать яду в кормушку Драгана. И только дед Ачим подбадривал внука, побуждая стоять на своем: «Я желаю видеть, как ты будешь перелетать на нем через все изгороди Прерова».

А произошло это на берегу Моравы, совсем неожиданно, когда садилось солнце и когда он дал себе клятву, что если до ближайшего воскресенья не сумеет покорить Драгана, то уложит его из ружья. «В самую звездочку-цветок пулю всажу» Драган заржал, подпрыгнул на месте, взбрыкнул сперва передними, потом задними ногами и замер, дрожа всем телом, охваченный непонятным страхом Обеими руками вцепившись в гриву, Адам осторожно забрался ему на спину, сидел неподвижно. И сразу, опасаясь какой-нибудь подлой уловки животного, соскочил на землю. Драган только посмотрел на него и остался стоять на месте. Еще раз, последний, пригрозив, что прикончит его и труп бросит в Мораву, Адам вскочил коню на спину. Драган по-прежнему оставался недвижим, лишь непонятная дрожь сотрясала его тело. Адам шлепнул его ладонью по шее, легонько, нежно, чуть прикоснулся. И Драган с места взял рысью, затем перешел на галоп, полетел вдоль Моравы, по высохшим лугам и опустевшим кукурузным полям; он словно гнался вдогонку за солнцем, которое огромным перезрелым плодом скатывалось за горы. Распластавшись на его могучей спине, вцепившись в гриву, Адам плакал от счастья. Впервые в жизни он так плакал, ведь он думал, что Драган скинет его в Мораву или в какой-нибудь заброшенный колодец. Конь остановился сам, весь в поту и пене. Село осталось далеко позади; солнца уже не было на небе. И эта скачка так ошеломила Адама, что он даже подумал, будто солнце скрылось навеки и больше никогда не взойдет. Ночь выползала из тополей, спускалась со старых ив и тянулась к Прерову. Он соскочил с коня и сел перед ним на сухую траву, не сводя с него глаз, изумленный, словно во сне. Осенний вечер нес аромат скошенных трав. И первые звездочки отражались на потном крупе Драгана.