Добрица Чосич - Время смерти

— Думать надо, дурни! У живого забирай, а усопшего не трогай! Погляжу-ка я, как вы теперь…

Пулемет на вершине умолк, расчет менял ленту. Затем продолжал бить, стоило кому-нибудь приподнять голову.

— Драговин, давай со своим взводом на этого гада! — закричал Лука Бог.

Богдан посмотрел на вершину, поросшую можжевельником и какими-то корявыми деревцами: склон метров триста, абсолютно голый, не укрыться. В глазах у него Иван увидел страх, щеки над вислыми усами заливала бледность.

— Хочешь, вместе пойдем? — предложил он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Еще чего! Когда я пойду в атаку, ты с ведрами за водой сбегаешь! — рявкнул Богдан, натягивая шапку на самые брови; наряду с большой опасностью он чувствовал какой-то пьянящий восторг от вида чистого, белого пространства, волнение перед возможностью и неизвестностью подвига. — Первый взвод, цепью, ориентир — срезанная вершина! За мной! — крикнул он и попытался было броситься бегом, но, до пояса провалившись в сугроб, заметался, взрывая облако снега вокруг себя, и, наверное, поэтому пули миновали его, хотя густо роились над головой. Ложиться он не хотел: понимал, что Лука Бог, Иван и вся рота смотрят на него. Оглянувшись, увидел, что никто из солдат не последовал его примеру. Он звал их, угрожал. Они стреляли лежа, но не туда, куда было приказано. Кто-то крикнул:

— Ложись, взводный! — Богдан упал в снег и только тогда увидел, как со склона Превии, оттуда, где совсем недавно исчезли остатки расстреляной цепи противника, выползла плотная, длинная колонна, открывшая на ходу огонь.

— Залпом! Залпом! — раздавался издали голос Луки Бога.

— Вперед! — закричал и поднялся Богдан.

Противник залег, не прекращая огня.

— Вершинка тебе не Вена, студент! Короны там не найдешь! — крикнул Алекса Дачич.

Богдан оглянулся — солдаты лежали. Тогда он встал на колено, потом, распластавшись на земле, принялся стрелять не целясь: почему ему не нравится этот бунтующий и дерзкий парень? Ведь именно такой должен был бы прийтись ему по душе. На Бачинаце, когда их знакомил Лука Бог, он единственный среди всех улыбался. Проявил свою непокорность и превосходство. Он храбрый, пожалуй, самый храбрый во взводе. Но всегда он торгует, продает табак, хлеб, ракию; чуть устанавливается затишье, отправляется по окопам предлагать свой товар — совсем как на базаре. «Ты не боишься, Дачич, что твой капитал к швабам попадет? Как ты можешь брать деньги у своих голодных товарищей за хлеб, который ты украл или взял у мертвого?» — с горечью спросил его вчера Богдан. И с каким же презрением тот ухмыльнулся ему в ответ! «Когда цари грабят и отбирают друг у друга целые страны, почему же мне, поденщику из Прерова, не разжиться лишним динаром в окопах. Я ведь не граблю, господин студент». — «Зачем тебе деньги, если в следующую минуту ты можешь погибнуть?» — «Если меня прикончат, то пусть хоть корысть в монете найдут, коли нет у меня шинели. Чтоб не думали швабы, будто все сербы нищие и голь перекатная!»

Богдан зарывался глубже в снег. Алекса Дачич кричал ему что-то неприятное, неразличимое сквозь пальбу. Нужно завоевать его уважение и любовь. До Бачинаца ничто его так не радовало, как уважение противника и тех, кто его не любил. Неужели теперь это перестало для него что-либо значить? Он прицеливался, продолжал стрелять.

Иван вновь оказался рядом с Саввой Маричем, который перебежал к нему, когда противник накрыл своими голубыми шинелями белую ослепительную пелену Превин. Он стрелял и, перезаряжая винтовку, всякий раз оборачивался к Савве Маричу, который сосредоточенно, ровными, размеренными движениями, долго спокойно прицеливался и не спеша нажимал на спусковой крючок; он экономил боезапас, серьезно делал свое ратное дело. Иван пытался подражать ему, сознавая, что это плохо удается, и больше не ощущал того страха, который мутил ему мозги, сжимал сердце, связывал по рукам и ногам.

Генерал Мишич:

— Как провели ночь, Кайафа?

Командир Дунайской первой очереди:

— Время от времени отбивая атаки пехоты. Всю ночь, генерал.

Генерал Мишич

— Хотя бы одному батальону удалось переночевать в тепле?

Командир Дунайской первой очереди:

— Разве если кто сумел найти загон или хлев вблизи огневой позиции. Утешительно то, что и швабы сегодня ночью глаз не сомкнули. Спозаранку лезут.

Генерал Мишич:

— Нужно обязательно приготовить солдатам что-нибудь горячее на завтрак. И не забывайте о моем вчерашнем распоряжении: ваша вера должна быть крепче веры противника!.. Пожалуйста, Дринскую дайте!

Командир Дринской первой очереди:

— Докладываю, что я отказался от предполагаемого намерения атаковать. На рассвете третий полк в беспорядке оставил Забран. Противник в шесть часов атаковал Дринскую дивизию по всему фронту. Да, по всему. Простите, я охрип. Простыл.

Генерал Мишич:

— Поддерживайте связь и взаимодействуйте с Моравской и Тимокской дивизиями. И пейте горячий липовый чай. И побольше туда сахара. Не забывайте: вера в себя остается нашим единственным резервом и на сегодня… Дайте мне Дунайскую второй очереди.

Командир Дунайской дивизии второй очереди:

— Они перешли в наступление на заре. Яростно. Намерения вполне определенные. Пленные нам не нужны, разгадывать нечего. Бабину Главу долго удержать не сумеем. У меня пока все.

Генерал Мишич:

— На рассвете противник атаковал наши позиции по всему фронту. Фронту всей армии. Слышите, как клокочет и гудит Сувобор? Потиорек решил сбросить нас с Сувоборского гребня. А Бабину Главу ни за что не отдавайте до ночи, Васич. Приказываю вам: верьте в солдат! Больше верьте, говорю… Алло, Моравская!

Командир Моравской дивизии:

— Пехота противника наступает густыми цепями. Артиллерия бьет прицельно и непрерывно. Наши контратаки отбиты. Я не в состоянии выполнять вчерашние и поступившие сегодня ночью приказания.

Генерал Мишич:

— Вы должны выдержать. Должны. Поймите это слово до конца, полностью. Должны.

Командир Моравской:

— Я не понимаю приказания.

Генерал Мишич:

— Я более вас ненавижу подобные приказы. Но вы должны. И верьте. Я приказываю вам: верьте в себя и в бога. От вас зависит судьба левого фланга Третьей армии. Вы слышите? Эта несчастная Тимокская повернула спину.

Командир Дунайской первой очереди:

— Я отброшен к Малому Сувобору и Шильковой Косе.

Генерал Мишич:

— Остановитесь! Вы не смеете оставить больше ни одного бука на Шильковой Косе. Ни одного куста!

Командир Дунайской первой очереди:

— Они наступают тремя колоннами. Толпой. Ничего не могу поделать.

Генерал Мишич:

— Они тоже смертные. Пули их тоже берут. Можно их бить, можно, Кайафа!