Добрица Чосич - Время смерти

Васич:

— Усмиряю бунт в штабе, генерал. Мои офицеры утверждают, будто штаб армии и Верховное командование бросили нас на Сувоборе, где мы подохнем от голода на морозе. Те, кто не напорется на пулю или не будет разорван снарядом. У офицеров есть возможность достойно покончить с жизнью. Несколько минут назад мой адъютант, подпоручик, выстрелил себе в глаз. Самоубийство на снегу. Метель не прекращается.

Генерал Мишич:

— А что же думают у вас солдаты, если офицеры кончают самоубийством?

Васич:

— Оставшиеся в живых от усталости, болезней и голода не способны ни о чем думать. Ждут, пока что-нибудь, все что угодно, избавит их от этих страданий.

Генерал Мишич:

— А какой выход лично вы нашли? Что вы думаете делать завтра, Васич?

Васич:

— Здесь мы не можем и не должны ночевать. Я категорически это утверждаю. Если сегодня мы еще в силах выбраться из этого ада, то завтра у нас и на это не хватит сил.

Генерал Мишич:

— Не слышу вас, Васич.

Васич:

— Мы не сможем даже желать спасения. Выдержать еще час таких мучений никто не сумеет.

Генерал Мишич:

— Сумеет, сумеет, Васич. Ради того, чтобы увидеть снежинку. Чтобы слышать свой стон, человек будет держаться. Даже смерть не конец надежды, Васич.

Васич:

— Угасло все в людях. Погасла надежда, гордость. Даже ненависть исчезла.

Генерал Мишич:

— Мы с вами потому и командующие, что считается, будто у нас воля не убывает с поражением. И дух тверже любой победы. Слышите, Васич?

Васич:

— Что вы требуете от меня сегодня? Скажите.

Генерал Мишич:

— Назовите мне что-нибудь, что не является общеизвестным фактом военного характера. Что не все видят. Что можно лишь предчувствовать, когда еще ничего не видно.

Васич:

— Мне страшно, мой командующий. Здесь кругом ужас. В каждом слове. В шинели, которая на мне. И в этом покашливании, что доносится, вы его, может быть, слышите?

Генерал Мишич:

— Тогда немедленно спускайтесь с Сувобора к Теочину и Брезне. Хаджич сообщит вам о диспозиции армии.

С трудом выносил Мишич вонь ракии, которой разило отовсюду — от кирпичного пола, от стен, потолка; словно из перекипевших и прокисших виноградных выжимок была воздвигнута эта корчма, где сегодня с полудня разместился штаб армии, поскольку в Больковцах из-за надвигавшейся с Раяца канонады уже стало невозможно нормально разговаривать.

Он вышел из комнаты под навес; снаружи падал снег. Приказал Драгутину развести огонь, чтобы, глядя на него, сосредоточиться, собраться с мыслями: когда в жизни у него возникали тяжелые и безвыходные ситуации, его влекло к огню больше, чем к людям, к словам, — сражение при свете пламени, которое о чем-то своем рассказывало ему и умирало.

Сейчас он поджаривал кукурузу, молчал. Сыпал снег. Пестрые шальные хлопья. В горах — на Равна-Горе и у Муйовой Могилы — рвались снаряды. Порывы ветра приносили сухой, как бы слипшийся треск винтовок и пулеметов: подходили к концу дневные командирские заботы. Но только не его собственные и не его командиров. Это люди Потиорека расползались по Сувобору, занимая последние рубежи перед завтрашним днем. И все — глядя на карты; они изучали карты, где черные стрелы окружали районы предстоящего наступления. Сейчас генерал-фельдцегмейстер Оскар Потиорек по большой карте, висящей на стене в штабе — где-то он отогревается сербскими буковыми поленьями? — рукояткой хлыста обводит кольцо вокруг Раяца и Сувобора. Рукояткой хлыста указывает направление завтрашнего наступления. Напрасно. Завтра он будет сражаться только с горами, снегом, слякотью, крутизною и оврагами; завтра он будет наступать в тишину. Безмолвие встанет над Сувобором, Равна- Горой. Он не услышит ни одного винтовочного выстрела Первой сербской армии. От Качара до реки Дичины не увидит он ни одного сербского солдата. Кругом будет тихо и пусто. Деревья и утонувшие в снегу пни. Оледенелые овраги. На откосах следы и тропы сербских колонн. Завтра в полдень вместо победных реляций Оскар Потиорек будет читать донесения: сербов на Сувоборе нет. Это смутило бы и напугало самого Наполеона, а что говорить о каком-то швабском Потиореке. Наполеона-то наверняка, а вот Оскара Потиорека? Чем его напугать и смутить? Так думать не следует. Военачальник всегда воюет прежде всего против самого себя. Сперва он должен победить того, кто поступает так, как, по его расчетам, будет поступать его противник.

Он вздрогнул от озноба, от жара густого, сочного пламени; устремил взгляд во тьму, в глубь пелены пестрого крупного снега: под навесами корчмы толпились связные и штабные офицеры невысоких чинов, с чем-то возились, переговаривались, смотрели, как он жарит кукурузу, ждали, что он скажет, что предпримет. Драгутин приносил дрова, сваливал осторожно и тихо.

— Скажи мне, Драгутин, о чем думают, на что надеются солдаты, твои товарищи, вестовые и связные, что толпятся возле штаба? — шепотом спрашивал Мишич.

— Что толку солдату думать, господин генерал? Делают то, что должны и что могут делать.

— А могут еще, Драгутин? Будут ли и дальше делать то, что должны?

— Должны.

— И до каких же пор?

Драгутин поднял брови, пожал плечами, замер, устремив глаза в огонь; растворился в темноте.

— О чем он тебя спрашивал? — поинтересовался профессор Зария.

— Дрова сырые, говорит, дымно. Видишь, брови нахмурил.

— Известно ли вам, господа, что любой мужик, хоть он и слыхом не слыхал о толстовском Платоне Каратаеве, хоть он и грамоте не обучен, перед каждым горожанином, если тот не налоговый инспектор, полицейский писарь или купец, любит разыгрывать мудреца. Да только мы-то не графы Безуховы. Мы друг друга насквозь видим, Драгутин.

— Так оно вам и подобает, господин профессор и поручик.

— Как это возможно — ошибиться в калибре артиллерийских снарядов? Когда калибр наших орудий известен. У них же самих покупали. Пушки — это не опанки. И французы не безграмотные. Ошибиться на два с половиной миллиметра, господи боже мой! Иуды Искариоты. Мы платили им золотом и кровью, а они, обманув, убили в нас надежду. Ох уж эта Европа! Господа и братья, более жестокой ошибки, чем эта ошибка союзников, то есть французов, эти их два с половиной миллиметра, не бывало во веки веков. Равно как и ничего позорнее такого дружеского обмана, профессор. Два с половиной миллиметра. Да, уж эта Европа!

— Ну хорошо, господа, но почему генерал не потребует, чтобы к нам на позиции доставили эти негодные снаряды. Пусть солдаты их увидят, хотя бы неподходящие. Загонят их наши канониры в стволы — что для них два с половиной миллиметра! Ну разорвет ствол. Лишь бы нас слыхать было. Разжуем мы как-нибудь эти два с половиной миллиметра, что нам стоит.