Добрица Чосич - Время смерти

Мишич морщился, словно его царапали по лицу: неужели кто-то сейчас может произносить такие слова? Однако непривычная задумчивость гостя помешала ему прервать его.

— После побед над Турцией и Болгарией, а ныне и над Австро-Венгрией мы, сербы, в историческом смысле стали подлинно народом. У нас есть и великие поражения, и великие победы. Мы завоевали право иметь собственное достоинство. И заблуждения. Да. В нашей истории, господин воевода, есть все, чем богата история великих народов. Важные истины и глубокие тайны. Великие личности, сильные люди. Созданы условия для возникновения большой литературы, искусства, философии. Понимаете, господин воевода, если у народа нет великой книги о себе, значит, ему нечего помнить. Вы не согласны со мной?

— С вашей точки зрения, дела, может быть, обстоят именно так. Однако я считаю, что на войне нетрудно выиграть бой. Кто готов к смерти, может в войне победить любого. Гораздо труднее войной добиться мира и справедливости. Спокойствия в мире, профессор.

— Независимо от того, как будут развиваться события, я убежден: мы выиграли войну.

— Я в этом пока не убежден, — ответил Мишич очень тихо.

— Но Сербия, которая за четыре месяца дважды сокрушительно громила армию Австро-Венгерской империи, дважды выбрасывала ее за свои границы, для истории войну выиграла. Я говорю, для истории! А сейчас это самое важное.

Воевода Мишич встал и, открыв дверь, крикнул:

— Драгутин, два липовых чая! И кофе, пожалуйста! — Снова закрыв дверь, подошел к печи и повернулся к огню спиной.

— Вы не согласны со мной, господин воевода?

— Со своей точки зрения вы, вероятно, правы.

— Понимаете, что самое главное? — Профессор Зария поднялся со стула, шагнул к нему. — Косово померкнет в наших душах. Да. После таких побед, по моему глубочайшему убеждению, мы уже не являемся несчастным народом. Наши песни будут иными. И ругательства изменятся! Мы перестанем быть злобными, мелкими, хитрыми. Мы станем, возможно, наглыми и дерзкими, но после стольких страданий у нас есть право и на дерзость. Серб больше не будет чувствовать себя перед Европой человеком низшей расы, балканцем. А Европа больше не будет его презирать.

— Я не люблю, профессор, когда часто произносят слово «победа». Так же как не выношу слово «катастрофа», — после долгой паузы сказал воевода. — Эти слова сопутствуют чрезмерным чувствам: восторгу или отчаянию. Чувствам мучительным и опасным, профессор.

— Коль скоро вы позволили мне вести такой разговор, я должен вас спросить: неужели вы, господин воевода, не ощущаете себя сегодня победителем?

Воевода Мишич подошел к окну и стал смотреть в мутный, рассеянный свет уличных фонарей. В городе — стрельба, песни, крики.

— Не знаю я, дорогой профессор, чьих рук дело эта наша победа. Мертвым, разумеется, принадлежит наибольшая заслуга. — Он помолчал, потом повернулся к собеседнику. — Во всяком случае, моему противнику фельд-цегмейстеру Оскару Потиореку принадлежит ничуть не меньшая заслуга в этой нашей победе, чем мне. А он, должно быть, сегодня чувствует себя страшно несчастным человеком.

— Вы слышите радость исстрадавшегося, измучившегося народа? У Валева отошло сердце, господин воевода, — произнес Зария почти шепотом, и глаза его увлажнились.

— Слышу. Так и должно быть. Эта радость заслуженная. Но я-то вот человек незадачливый. Не умею радоваться. Таким уж я родился.

Драгутин принес чай и кофе; они перешли к столу, пили молча. Воевода Мишич не допил свою чашку, склонившись над столом, так же негромко он продолжал:

— Я пришел к убеждению, что великие военные победы и события, которые история провозглашает победами, принадлежат потомкам. Они имеют право ими пользоваться и наслаждаться. Современники же ни в коей мере. Так я считаю. Только мародеры, властолюбцы и честолюбцы ищут личной корысти в военной победе. В победе народа. Вы не согласны со мной? — Он поднял голову и посмотрел на собеседника — тот стал еще более озабоченным.

— Это великие принципы, господин воевода. И я счастлив, что слышу их сегодня от вас. Понимаете, природе человека свойственно возмещать каждую жертву, каждое усилие. Платить за нее. Простите, я грубо выразился.

— Я вас хорошо понимаю. И в нашей истории, и в истории других народов, я давно пришел к этому выводу, из борьбы за свободу пользу извлекает только тот, кому свобода вовсе и не нужна. Тот, кто за нее даже не сражался. — Он умолк. Допил свой чай. И встал из-за стола. — Пора спать, профессор.

Капитан второго класса Зария Симич отдал ему честь, неохотно, устало, похоже разочарованный.

— Послушайте, профессор, — Мишич остановил его у двери. — Вы человек книг и знаний. Я, очевидно, стою на какой-то другой стороне жизни. Поэтому и вижу другое. Я отчего-то ни самоуверен, ни счастлив. Всей душой я чувствую: человек имеет право радоваться тому, чему могут радоваться окружающие его люди, или тому, что принадлежит лишь ему. А на войне, при этой нашей победе, невозможно ни то, ни другое. Спокойной ночи, Зария.

Утром следующего дня вместо Хаджича первым к нему вошел начальник медицинской службы штаба армии.

— Что нового, доктор? Ваше сражение не окончилось. На вашем поле боя идут боевые действия, тишины нет Раны жгут. Вы ничего не сказали мне о Милене Катич, медицинской сестре — добровольце, — встретил он офицера.

— Мне доложили о Катич. Она жива и здорова. Находится в здешнем госпитале, господин воевода.

— Пошлите солдата за ней. Вам удалось разместить три тысячи раненых пленных?

— С трудом размещаем, господин воевода. Позавчера я вам докладывал, что отмечены случаи сыпного тифа. Сегодня поступили сведения из населенных пунктов и госпиталей в районе Первой армии. Более шестидесяти солдат и гражданских заболело сыпным тифом. Это населенные пункты, где располагаются пленные или через которые они прошли. Болезнь ширится по Сербии. Смертоносная зараза. Грозит крупная эпидемия. При теперешнем положении вещей это может стать катастрофой. Как пожар.

Воевода Мишич нахмурился, покашлял, но ничего не сказал в ответ на омерзительное, глубоко чуждое ему слово — «катастрофа». Молча подошел он к окну и вновь увидел ворон и галок на крыше тюрьмы, на ветках деревьев, на сортирах. Они тоже разносят вшей? Птицы сеют смерть с крыльев?

— Мы выстояли перед австрийской империей, — негромко, больше самому себе, сказал он, не оборачиваясь к доктору Пешичу. — Фельдцегмейстер Оскар Потиорек не сумел уничтожить нас своей карательной экспедицией. Мы выдержали удар семи боевых корпусов. Человеку, снабженному орудиями убийства, не удалось обезглавить нас. А теперь на нас двинулась вошь. Вша! — в голосе звучал гнев, он круто повернулся к начальнику медслужбы. — Что вы мне предлагаете? Я же могу потерять армию. Остатки этой армии.