Добрица Чосич - Время смерти

— Эта война — война артиллерии! — кричал отец Слободана.

У Вукашина не было сил выпить вторую чашку кофе. Заплатив, он стал пробираться к выходу. И сейчас ему искать протекцию для сына? Гнусно.

— А что вы, господин Катич, скажете о нынешнем положении?

Это Бацко схватил его за лацканы. Никогда не доводилось Вукашину видеть такого искаженного лица под черной шляпой. Вокруг все затихли.

— Я буду выступать сегодня в парламенте. Вы услышите. Извините, я тороплюсь. Да, положение серьезное. У нас нет боеприпасов для артиллерии. Но я не пессимист. Нет, ни в коем случае.

Он шел медленно, разглядывал опавшие мертвые листья. У него нет права на печаль. На ощущение беды еще менее. Потому что он может, испытывает потребность, должен во имя чего-то обманывать людей и утверждать, будто он не пессимист. И именно сегодня, громогласно. Перед этим отцом, который в трактире устроил панихиду по сыну. Жалкое лицемерие. Он проведет с Иваном неделю. Каждый вечер будет с ним. После его возвращения из Парижа они лишь мимоходом, за обедом, толковали о фронте и разных разностях. Он скажет ему все, что тот должен знать. Отдаст заветное письмо. Поздно. Любовь не возмещают. Ничем. Это чувство имеет свое и только одно-единственное время.

Его остановила внезапная тишина.

От вокзала двигалась колонна сербских раненых. Люди молча останавливались вдоль тротуара, словно приближалась похоронная процессия. Он отступил к стене, стоял. Неприлично идти, когда эти люди, с забинтованными головами, руками, на костылях, небритые и измученные, без шинелей, в рваных мундирах, обессиленно плетутся, искоса поглядывая на онемевших женщин и штатских мужчин. Проходят, ни у кого из раненых нет очков. Проходят сотни, он не видит среди них ни одного в очках. И, думая только об этом, он торопливо шагает через мост к правительственному зданию.

В приемной перед кабинетом Пашича он застал человек десять министров и лидеров различных партий, настолько озабоченных и безмолвных, что остался у двери, негромко поздоровавшись, точно вошел в дом, где лежит покойник. Опираясь на трость, смотрел прямо перед собой, из-за каких-то политических дел он за два месяца не удосужился навестить сына в унтер-офицерском училище. Не успел. Должно быть, он слишком громко вздохнул, однако это не привлекло ничьего внимания.

В приоткрывшуюся дверь выглянул Пашич и негромко его позвал. Не глядя по сторонам, он быстро вошел в просторный кабинет и ощутил некоторое облегчение, когда служитель притворил за ним дверь.

Пашич, изогнувшись, облокотился на пустое кожаное кресло.

— Я обдумывал то, о чем мы вчера говорили, — промычал задумчиво, тоже неподвижно глядя перед собой. — Если капитуляция, мы снова оказываемся там, где были перед Первым восстанием [47] Имеется в виду Первое сербское восстание (1804–1813) против османских завоевателей. . Или драться до конца? — И поднял на него взгляд. — Видишь ли ты, Вукашин, какой-нибудь третий выход?

— Не знаю, господин премьер-министр, добрый ли я вам в эту минуту советчик, — помолчав, пересохшими губами произнес он. И ему стало легче после неожиданной и искренней фразы.

— Видишь ли ты что-нибудь, что можно сбросить с горба народа? Чуть облегчить его. Хрустнет у нас хребет.

— Вы знаете мое мнение. И мнение оппозиции о вашей политике. Трудно сказать, все ли истинно и объективно. Я не знаю. Может быть, сейчас время других истин. — Пашич словно бы усмехнулся? Он заметил у него в глазах желтые искорки.

— Мне, Николе Пашичу, никогда не мешала оппозиция. Неприятности мне доставляли и больше всего причиняли зла мои сторонники и единомышленники…

— Вы, конечно, хотели мне что-то сказать о сегодняшнем заседании парламента? — нахмурившись, изменившимся голосом прервал его Вукашин.

— Заседание Народного парламента переносится. Путник требует, чтобы правительство завтра было в Валеве при Верховном командовании. Армия, говорит он, накануне развала, и нам сообща предстоит решать, что делать. А я судьбу Сербии не хочу решать без оппозиции. Поэтому мы немедленно все вместе выезжаем в Валево. Это я и хотел тебе сказать. Я считаю, Вукашин, крайнее время создать коалиционное правительство. Договориться и объединиться, если уже не поздно.

И он наклонился к нему, коснулся бородой его лица, заполнил ею его взгляд.

Р. А. Рейс [48] Рейс, Родольф Арчибальд (1876–1930) — швейцарский юрист, профессор Лозаннского университета, опубликовавший серию материалов о жестокостях оккупационных войск в Сербии. . «Как австро-венгры вели войну в Сербии». (R. A. Reiss. Comment les Austro-Hongrois ont fait la guerre en Serbie. Observations directes d’un neutre, Paris, Armand Colin, 1915.)

«Уже с давних пор могущественная Австро-Венгрия решила раздавить маленький сербский народ, народ столь демократический и столь свободолюбивый. Независимая Сербия как магнит привлекала к себе симпатии всех австро-венгерских подданных сербского происхождения, а кроме того, эта страна стояла поперек пути к Салоникам, куда так долго и так пламенно стремилась Австро-Венгрия. Народ империи нужно было подготовить к мысли об уничтожении стесняющего соседа. Начало этому положила австро-венгерская пресса, которая при поддержке, германской печати начала кампанию систематической клеветы на сербов. С точки зрения этой прессы, в мире не было больших варваров и более гнусного народа, чем сербский. Низкий по своим инстинктам, грабительский народ цареубийц, эти жуткие сербы оказались воистину кровожадными. Попавшим в плен солдатам они отрезали носы и уши, выкалывали глаза, кастрировали их, — как писали газеты.

Австро-венгерские солдаты, попавшие в Сербию и оказавшиеся среди людей, о которых они всегда слышали как о варварах, были проникнуты чувством постоянного страха и, вероятно, из страха перед воображаемыми зверствами первыми стали совершать действительные. Известно, что вид крови превращает человека в кровожадного зверя. Войска оккупантов охватил приступ подлинного коллективного садизма.

Ответственность за жестокие преступления падает, однако, не на рядовых солдат, ставших жертвами диких инстинктов, которые спят в человеке и которые были выпущены на свободу преступной рукой военного начальства. То, что я описал, равно как и непосредственные свидетельства жестокости австро-венгерских солдат, говорит о сознательной подготовке кровопролития со стороны военного начальства.

Вот невероятный документ, который я точно перевожу с немецкого и который начинается следующим образом:

«К. und К. 9. Korpskommando [49] Командованию 9 Императорского и Королевского корпуса (нем.). .