Владислав Вишневский - Время «Ч» или хроника сбитого предпринимателя

Конец 80-х прошлого столетия. Россия. Весна… Дальний Восток. Город Хабаровск.

Телевизор лучше не включать. От одного вида тупо отрешенных, злых лиц в зале и в президиуме Кремлевского Дворца съездов уже тошнит. Только включишь — мгновенно поднимается давление. А ведь они еще и говорят, и главное — что говорят!..

Вот опять, смотрите-смотрите: кричат, вскакивают с мест, размахивают руками, даже рыдают, как вон та делегатка из Владивостока. Эх, дамочка, и не стыдно?! Сплошные лицемеры. Взять хотя бы хитрую лису Лигачева или «денно и нощно заботящегося» о народе Рыжкове… Ну кто же им поверит, что они о нас заботятся, ну, например, после того же Чернобыля, а? Мы, именно тот самый народ, из года в год со своего заработанного рубля, от родного государства, получаем только восемь — десять, а то и меньше, копеек в зарплату — смех это, а не забота, — слезы это, а не зарплата. До получки — уже все и привыкли, уже и не стыдно — все время друг у друга клянчим: «Сашка, займи пять рублей…» «Тань, ты не займешь мне рублей восемь-десять до Петькиной зарплаты? Как получит — сразу отдам». Спросите любую хозяйку, она вам ответит, как ей, бедной, все время приходится выкручиваться. Продуктов-то в магазинах нет, товаров хороших тоже, порошка стирального, зубной пасты… мыла и того нет. А за водкой (вы видели?!) какие страшные очереди… Всё только по блату: всё из-под прилавка, всё из-под полы… Ну разве можно это назвать заботой о благосостоянии своего народа? Да нет, конечно. Горбатимся, как дураки на какое-то светлое будущее, а когда оно будет, кто до него доживет?.. Ответа нет. А жизнь-то она не ждет, она проходит. Осень — весна, осень — весна… Все как в калейдоскопе. И чем старше человек, тем время летит быстрее и быстрее. Не успеешь оглянуться, как все твои друзья уже и пенсионеры. У нас, например, на заводе, мужики в шестьдесят лет с хрустальной вазой и кучей бумажных грамот-благодарностей, от завкома и других разных «комов», уходят на пенсию и, как правило, через год, брык в ящик — поехал работяга на кладбище. Все! Вся тебе жизнь! А что успел, что сделал, что видел, что оставил? Да по сути ничего. Семья… дети… А что семья, что дети? У них тот же путь.

А Горбачев, этот новый Генсек — гляньте, гляньте! — пустомеля, льет и льет словесную воду. Уже бы и дальше идти пора, в этих… непривычное ещё слово, — преобразованиях, действовать бы надо, закреплять позиции… Это же нужно, это же видно! Время, люди, время золотое уходит! А он нет, топчется на месте, долдонит одно и то же, забалтывает! Но как, стервец, забалтывает!.. О-о-о! Заслушаешься! Просто талант. После «мекающих» и «бекающих» по бумажке генсеков он, как факир-заклинатель, заворожил всех живой, свободной, яркой речью… в первое время. В первое время — да! Повод-то какой невероятный для внимания был — Перестройка! Слом старого социалистического строя! Отмена коммунистической диктатуры! Отмена 6-й статьи!.. Уму такое непостижимо… только чувствам, только эмоциям!..

К экранам телевизоров, бросая работу, досуг и прочие дела, тянулись люди… Затаив дыхание, слушали радио, взахлеб читали газеты. До драк, до мордобоя спорили, ссорились между собой, — тянулись к информации. Пытались разобраться, понять, уяснить… Что же теперь будет? Как же теперь это, а?

Везде звучали новые для страны слова: Перестройка! Гласность! Демократия!

Одни их произносили с чувством, с придыханием, как «Да здравствует…» Другие язвительно, с сарказмом, как проклятие или приговор. Хотя не ясно всё было: как же это может быть, когда вот тут, рядом, действует отлаженная партийная система, когда где-то среди нас находятся комитетчики из ГБ, милиция, тюрьма, лагеря, наконец?! Они же тут, они же рядом. Разве они допустят?! Это же невозможно!

Но долгожданная свобода манила… ох, как манила! А Михал Сергеич все говорил и говорил, говорил и говорил… Окутывал словесным елеем бедные людские головы, словно паук паутиной. Поет и поет ровно канарейка, а вслушаешься — сплошное словоблудие. Мы, люди, затаив дыхание, ждем от него ясную, четкую программу действий, а у него: вокруг да около; и да, и нет; вообще и ни о чем; возможно и не можно; и вашим и нашим… Уцелом! Это очень сильно выводит из себя еще и потому, что они там, так сказать делегаты, на съездах и разных пленумах, всё время говорят как бы от имени народа. От каждого из нас, лично. Но при этом, меня, например, никто так ни разу и не спросил: а как я думаю? а что мне нужно? а что я хочу? Никто! А вы спросите, спросите! И я отвечу: да не нужна мне, ваша коммунистическая партия с её долбанной 6-й статьёй. Не нужна! А потому, что надоело. Я свободы хочу! Свободы! Настоящей, что б ни душно… как сейчас. Надоело всё это постоянное и бесконечное коммунистическое враньё о всевозрастающей роли рабочего класса, о единстве братских наций, о сплочённости, о прогрессивной советской интеллигенции, о динамично развивающейся стране и поступательном движении социализма.

Не так всё на самом деле. Всё притянуто за уши. У нас уже давно ничего и нигде не развивается, скорее наоборот. Только этого не хотят или боятся замечать. Но я же с производства, понимаете, я же вижу. ИТР бездельничают, рабочие воруют — таким вот, протестным образом прирабатывают на улучшение благосостояния своей семьи. Инженеры, от своей униженности, нереализованности и не востребованности, с тоски тихо спиваются на своих или чужих дачках. Спасибо партии родной, что разрешила всем (и инженерно-техническим работникам, что удивительно!) иметь садовые участки. Там, за их стенами и не видно тебя — пей, интеллигент, сколько хочешь. В комсе и партаппаратах сплошное моральное и физическое блядство, его уже и не скрывают. А чего скрывать? Прячься, не прячься, мы ж, народ, не слепые, всё видим.

Видим, каким образом создаётся и выполняется производственный план.

— Что у нас там, в шестом цехе? — голос директора завода по селекторной связи слышен хорошо и громко. Он суров, саркастичен, язвителен, раздражён, не допускает никаких комментариев своим оппонентам. — Где начальник цеха, я спрашиваю? — гремит его голос. — Сташевский! Спишь?

— Я здесь, Валерий Николаевич.

— Здесь он… понимаешь. Я тебя или кого спрашиваю, разгильдяй, почему опять суточный план у меня не выполнен, почему завком на тебя жалуется, почему металлолом не сдаёшь?