Эдуард Тополь - Китайский проезд

– Важа Гриладзе, – представлялся он каждому из гостей. – Прошу на корабль. Немножко перекусить с дороги. Очень прошу.

Через час оказалось, что такого пира под скромным названием «Немножко перекусить с дороги», какой Важа Гриладзе закатил для них в кают-компании теплохода, ни Александра, ни Патрик Браун, ни остальные гости не видели в своей жизни. Выяснилось, что в тихом и внешне сонном Краснодаре есть все: нежнейшие речные раки Кубани, армянская форель, астраханская икра, грузинская баранина, подмосковные грибы и сибирская медвежатина. Свежайшие овощи и фрукты, кавказские вина и французские коньяки, немецкое пиво и финская водка. А также – звонкоголосые цыгане с бубнами и плясками, танцевальный ансамбль «Кубанские казачки» и даже заезжий столичный тенор с малиновым голосом. И конечно, настойчивое грузинское ухажерство. Только к пяти утра, когда пир заканчивался протяжными грузинскими песнями, Александре удалось улизнуть в свою каюту, закрыть дверь на щеколду, погасить свет и не отвечать на вкрадчивые стуки ухажеров до тех пор, пока они не решили, что она ночует у кого-то из своих москвичей или «у этого негра, наверное»…

А она лежала на узкой койке в темном алькове двухместной каюты и думала о странном повороте своей судьбы после гибели мужа. Она прожила с ним целую вечность – с семнадцати лет. Это был студенческий брак, а еще точнее, абитуриентский, поскольку они познакомились на вступительных экзаменах в Иняз. Костя, сын профессора-вирусолога Каневского и сбежавшей за рубеж балерины Пурыгиной, уже тогда знал три европейских языка, а в Инязе взял еще четыре. Но в конце восьмидесятых, как раз к моменту окончания ими Иняза, все их сверстники ринулись в предпринимательство, забросив к чертям собачьим свои вузовские дипломы не только Иняза, но и куда более престижных вузов – МАИ, МГУ, МВТУ, Политеха и прочих. Все стали работать по двадцать часов в сутки, не гнушаясь ничем – даже торговлей цветами и видеокассетами на улицах. И за пару лет либо перестреляли друг друга, либо создали свои финансовые империи. Но Костя не хотел ни работать по двадцать часов в сутки, ни стрелять в конкурентов. Он был сибарит советского разлива, он готовил себя к тихой кулуарной карьере кремлевского переводчика или дипломата. Но никто не нуждался в его блестящем английском и уж тем более – в его изысканном фарси, латыни и древнегреческом. А денег ему хотелось не меньше, чем всем остальным. И тогда он стал приторговывать информацией. Она догадывалась об этом, скандалила, но он говорил, что это временно, что информация в конце концов это тоже товар и что как только он сбросит за бугор хотя бы три сотни тысяч долларов, они вообще уедут из России.

Но деньги не отпускают тех, кто к ним прилипает. Костя, работая в Думе простым парикмахером, умел выуживать из своих клиентов информацию порой буквально бесценную для банкиров и брокеров, играющих на курсах биржевых акций. И все заработанные деньги маниакально переводил на свои счета за рубеж, не оставляя дома ни копья – он был уверен, что не сегодня-завтра вся эта «малина» рухнет, обвалится, нужно побыстрей выхватить свой кусок и бежать. Но кроме тех денег, о которых он говорил ей хвастая, Костя, она понимала, имел еще и другие – на проталкивании в Думе каких-то законов, выгодных тем или иным структурам, то есть на элементарном подкупе думских депутатов. Однако очень скоро для него, слабонервного мальчика-полиглота, любителя Пастернака и Бодлера, эта работа стала не в подъем, и он начал подкачивать себя наркотой, и уже не верила Александра ни в какие их деньги на Кипре, ни в какую его супружескую верность и трезвость его хитроумных игр великого информатора. Но что она могла сделать? Бросить его, уже брошенного однажды своей балетной мамочкой? Она жалела его, она любила его не только и уже давным-давно не столько как жена, сколько как женщина, заменившая ему мать. И от этой материнской любви она забыла себя, свою женственность, свои желания быть красивой, молодой, любимой. Жены, которые заменяют своим мужьям матерей, стареют куда быстрей, чем жены-любовницы. И тем же материнским инстинктом она знала, что его убьют – либо его наркотики, либо его многочисленные заказчики.

Но чтобы вот так, за те пару слов, которые он, оказывается, выудил у нее самой?..

А теперь, после его смерти, словно прорвало вдруг какую-то плотину, словно рухнул железный занавес, словно взрывом, который месяц назад распахнул стальную дверь ее квартиры, ее швырнуло из убогого черемушкинского жилья в стремительный поток жизни, который уже помимо ее воли несет ее неизвестно куда. «Рос-Ам сэйф уэй» на Пречистенке, «Президент-отель» и команда тайных американских советников, дочка президента и самолет «Бере-банка», полеты по всей стране от Камчатки до Краснодара и пир на «Сахарове» с цветистыми грузинскими тостами в честь «нашей замечательной гостьи, московской красавицы Александры». У мужчин вдруг открылись глаза на нее – Робин Палски, Винсент Феррано, маршал Сос Кор Цинь… О этот маршал! Она помнит, какими глазами он смотрел на нее, когда его адъютант притащил ее из плавательного бассейна! И что бы ни говорил этот маршал о ее миссии следить за американцами, только такие мужланы, как он, могут думать, что способны обмануть чувственный инстинкт женщины. Даже его обтирание снегом на балконе было для нее – для ее возбуждения и соблазна. И что говорить – он произвел впечатление, она и сейчас, в темноте, видит перед собой его мощный и докрасна растертый торс, пар от его плеч и крупное увесистое орудие в паху. И острое возбуждение входит в ее чресла, и вытягивает тело на холодной простыне, и аркой выгибает спину… Но кто, кто тянет к себе ее тело и душу? Немой Робин с его загадочно-темными глазами, которые порой вдруг выплескивают на нее столько тепла, что до краев заливают душу, а порой оставляют какой-то осадок неясной беспомощности и пустоты? Смешной, трогательный и неожиданно бешено возбудимый Винсент, который смотрит на нее то глазами отца, то глазами влюбленного мальчишки? Или этот маршал с его легендарной властью и мощной мужицкой силой?

Александра уснула, так и не ответив себе на этот вопрос.

Она проснулась чуть ли не в полдень – от стука в окно и голоса Патрика:

– Саша, это я, Патрик. Ты жива там?

Она открыла занавески, он сказал:

– Мне кажется, что-то странное в городе…

Действительно, снизу, с реки, была видна какая-то необычная суета на неожиданно многолюдных городских улицах, чуть ли не паника. Но ни Важи Гриладзе, ни его свиты, ни Свешникова с остальными членами московского избирательного штаба на корабле уже не было, и Александра, наспех одевшись, спустилась с Патриком по сходням к такси, одиноко стоявшему на набережной.