Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Всего ничего, по нынешним-то временам.

Вот. Едут они, мчатся. Вдруг его ЗИЛ – р-р-раз! – и резко к тротуару.

Все остальные пронеслись мимо и потом задним ходом – вж-ж-жых – обратно.

А Брежнев вышел из ЗИЛа, зашел в гастроном, подошел к прилавку и спрашивает:

– Орехи у вас есть?

Продавец честно отвечает:

– Нет орехов, дорогой Леонид Ильич.

– Очень жаль, – сказал Брежнев.

Вышел из магазина, сел в машину и уехал.

С тех пор в этом магазине всегда были орехи. Грецкие, фундук и арахис. Вся Москва туда за орехами ездила.

А в булочную, что в этом же доме была, мама Брежнева ходила…

С тех пор хлеб там всегда свежий и без всяких вредных разрыхлителей!

Брежнев жил вообще-то скромно. У него была обычная трехкомнатная квартира. Правда, в сталинском доме на Кутузовском.

Но не совсем обычная. У него на кухне был третий кран. Там был такой секретный подземный водкопровод, от гастронома напротив. Кран с водкой. То есть горячая вода, холодная вода и водка. Подойдет он, бывало, нальет себе полстаканчика, выпьет – и на работу.

Брежнев как умер? Утром, как всегда, позвонил на работу, в ЦК КПСС, сказал, что выезжает. Но ему плохо с сердцем стало. В общем, час его нет, два часа нет, три часа нет. Наконец, в ЦК КПСС хватились: где Леонид Ильич? Три часа назад сказал, что выезжает, а куда-то пропал. Стали ему звонить по телефону. А там никто не подходит.

Приехали к нему на квартиру. Звонят в дверь, никто не открывает. Ну, позвали милицию, сломали дверь, а он там на полу лежит, мертвый.

В 1967 году к Брежневу секретно привозили битлов. Потом они написали песню «Back in the USSR».

Академик Сахаров часто вытаскивал зеков с зоны. Не всех, конечно. Тех, которые за правду сидят. Вот, допустим, узнал он, что кого-то за правду посадили. Звонит Брежневу: «Надо одного мужика выпустить». Брежнев, конечно, посылает его на три буквы.

Тогда Сахаров спокойно свое кресло от стола отодвигает и сидит себе, нога на ногу, курит, в потолок дым пускает. Сидит, ничего не делает. А тут новые атомные испытания на носу, надо американцам показать новую бомбу. А Сахаров, значит, забастовал. А без Сахарова не будет новой бомбы. Брежнев побесится-побесится и прикажет того мужика выпустить. Бомба-то важнее. Ну, тогда Сахаров снова за работу.

Один раз академик Сахаров пришел в магазин «Берёзка». Там продавали разный импортный дефицит. Торговля была на особые чеки . Но цена была всё равно обозначена в рублях.

А тогда деньги были двух типов. Рубли, трешки и пятерки назывались «казначейские билеты». И на них было написано: « обязательны к приему на всей территории СССР во все платежи для всех лиц, учреждений и организаций по нарицательной стоимости ». А десятки, четвертаки, полтинники и стольники назывались «банковские билеты», и на них ничего такого не было написано.

Вот приходит академик Сахаров в «Берёзку», набирает разного товара, подходит к кассе. Считают. «С вас сто двадцать рублей», к примеру. Он дает пачку пятерок. Ему говорят: «Да вы что, товарищ! Здесь торгуют на особые чеки!» А он говорит: «Прочитайте, что на деньгах написано. Мы на территории СССР? В советском учреждении? Цена в рублях? Давайте, не задерживайте очередь».

Пришлось им отпустить товар. Конечно, если б это кто другой был, его бы живо в кутузку или в дурдом. А с Сахаровым шутки плохи!

У одного друга был сосед. Этот сосед рассказывал, про одного своего знакомого.

Один раз этот мужик выпил как следует. Утром встал, голова трещит, надо опохмелиться, а денег ни копейки. Всё вчера прогудел.

Вышел во двор, видит – навстречу идет человек. Рост метр восемьдесят, пальто драповое нараспашку, волосы русые, буйные такие. И глаза синие-синие – смотрит, прямо в душу заглядывает.

– Что, – говорит, – мужик? Душа горит, а денег нету?

– Так точно, – отвечает этот, ну, знакомый соседа друга.

– Держи, – говорит человек и дает ему трешку. – Пойди поправься. И запомни: я – академик Сахаров.

Этот мужик потом говорил: «Водка не подорожает! Академик Сахаров не допустит!»

Молодой, только что получивший звание, еще не проветривший голову от двух стаканов водки, которые, по новейшей традиции, надлежало ему выпить до дна, ухватив напоследок зубами полковничьи звездочки, после чего друзья его Рассудихин и Беспоповцев навинтили эти звезды ему на погоны, сделав его уже несомненным полковником – молодой полковник Родион Порфирьевич Васин приехал на фронт, на тот его участок, по которому фельдмаршал Китцлер уже третий месяц с баден-вюртембергской методичностью долбил из всех гаубиц своей 348-й армии, ибо именно там генерал армии Крюков сосредотачивал силы для прорыва немецкой обороны, о чем с ноющей пунктуальностью дантиста еженедельно сообщал в ставку фюрера агент Макс из Москвы.

Была ли это типично русская оплошность, помноженная на типично немецкую аккуратность, или же это была циническая игра двух разведок, в которую оные разведки заигрались, полковнику Васину было, в сущности, неважно. Голова его, постепенно ясневшая после вчерашнего пиршества, была занята иными проблемами: он приехал на фронт со своей молодой женой.

Молодая она была с точки зрения загса, потому что расписались они позавчера; в смысле же возраста это была капризная дама старше тридцатидвухлетнего полковника на четыре года, два месяца, три недели и один день. Дело усугублялось тем, что красивый и ухватистый полковник Васин увел ее у мужиковатого широколицего генерала армии Крюкова – того, который и командовал всем, что происходило на этом участке фронта с русской стороны.

Полковницу, бывшую генеральшу, звали Аглая Цикк, отчества у нее не было, потому что она была немка, из знаменитой семьи Цикк: один ее брат был лично пытан и расстрелян Гиммлером, другой переводил «Майн Кампф» на санскрит и аккомпанировал на фортепьяно Герингу, когда тот пел арии из «Волшебной флейты» в узком кругу асов люфтваффе; единокровная же сестра ее Амалия была женой фельдмаршала Китцлера и, скорее всего, была вместе с ним на этом же участке фронта, но со стороны немцев.

– Глаша, – сказал полковник Васин, бросившись ничком на скрипучую, зато двуспальную пружинную кровать. – Нет ли у нас пирамидону? Башка трещит.

– Ду бист зовьецки воин унд оффицир, а не кизейны парышня, нихт вар?! – возмутилась Аглая, но стала рыться в своей сумочке.